Майкл Брейсвелл - Клуб «Криптоамнезия»

А потом Лайза вошла в кабинет и сказала:

– Привет. А я испугалась, что тебя убили.

При общении с Лайзой можно быть уверенным только в одном: что ни в чем нельзя быть уверенным. Она положила перчатки на стол. Это было как вызов. Я отодвинул их к самому краю. Я не пускаю других на свою территорию и не желаю участвовать в проверках, что устраивает мне Лайза, видимо, с целью понять, до какой степени ей все дозволено. Она улыбнулась на мою молчаливую декларацию упорной готовности к обороне, и мне показалось, что где-то там, в синем сумраке кабинета, тихо вздрогнули цветы.

– Я смотрю, в этой крысиной норе есть все, что нужно для жизни, – проворковала она.

– И самое главное сыр, – сказал я, с каждой секундой влюбляясь в нее все больше. Пока мы сидели, проверяя друг друга в сумраке, вся моя жизнь пронеслась у меня перед глазами, оглушая почище рекламных роликов от Pearl & Dean. Сознание – как подиум для парада воспоминаний, и все мерцало и переливалось, как золотая подкова из рукоплещущих зрителей, завистливых сослуживцев, умопомрачительных девственниц и исступленных фотографов в окружении многочисленных ассистентов. Вспышка, вспышка, и – раз! – уверенные улыбки сногсшибательных супермоделей, моих ослепительных воспоминаний, – их совершенство не может испортить даже приглушенный грохот искусственных даб-композиций, составляющих саундтрек к подобию жизни в «Криптоамнезии». Лучше этого не будет ничего. И никогда.

– А почему бы тебе, почему бы тебе, почему бы тебе не пойти ко мне? – вздохнула Лайза, и ее густой голос можно было намазывать на сладкие вафли.

– А вдруг ты меня убьешь? – сказал я.

– Не убью, – прошептала она, – честное слово. – Синий свет обозначил ее улыбку, и я ей поверил. В ту ночь мы вышли из клуба вместе, и никто, наверное, не видел, как она поцеловала меня возле здания Ситибанка.

До того как Лайза стала моделью, она, вероятно, была самой обыкновенной школьницей, загоравшей в саду у дома, потом актрисой запасного состава, не сыгравшей ни одной роли, потом гламурной девчонкой на модельно-актерских пробах. И может, она смотрела сквозь толпу соперниц на зимний закат и думала: «Боженька, миленький, я тебя очень прошу, сделай так, чтобы я никогда не стала такой, как они…» Она делала это не ради любви. Она делала это за деньги. Вот так Лайза вошла в мою жизнь, и на целых четыре месяца у меня появилась причина жить… а потом Лайза ушла. Наверное, это в порядке вещей и по-другому вообще не бывает, но я помешан на воспоминаниях об этой женщине и одержим безнадежной мечтой, что когда-нибудь мы встретимся снова.

Я гонялся за этими воспоминаниями по мокрым ночным кольцевым дорогам: неистовый вихрь возможностей, захваченный в многочисленных страшных авариях на опасных развязках. Я думал о ней во всех местах, которые способствуют великим попыткам принять решение своим неизбывным, отчаянным одиночеством. Я думал о ней, сидя в «Склепе» (The Vault) у Саутворкского собора; я думал о ней, прогуливаясь по берегу реки Темзы, там, где королева Елизавета каталась на лодке с графом Лестером и совсем недалеко от стадиона, где «Пэлас» (Crystal Palace) побил «Шпоры» (Tottenham Hotspur).

Я по-прежнему люблю эту женщину, хотя мы больше не видимся, и она, как мне кажется, даже не подозревает, как сильно я страдаю от любви. Сейчас ночь, и Лайза, наверное, спит под огромной роскошной луной, что стоит высоко в небе над городом, пока я играю с воспоминаниями – с этими исполнительными игрушками для надломленных духом, для банкротов души. Но, хоть я и банкрот, мне удалось заключить сделку с ночью, договор о слиянии с целью совместного поиска правды, притаившейся в этих воспоминаниях. Мы еще очень молодая компания, но у нас есть замечательные идеи, и мы стоим с ней вдвоем (я и ночь), глядя на кончик натянутой золотой нити, и я чувствую, как от реки тянет холодом, и слышу шум последних ночных поездов, прибывающих на станцию Кэннон-стрит.

Меня зовут мистер Меррил – или просто Меррил, – мне тридцать три года, и я управляющий клубом «Криптоамнезия».

Мой шифр беспамятства: откажись от сопричастности, и пустота выльется изнутри и подступит снаружи. Когда разум входит в пустоту (как это часто бывает со мной), тело вбирает в себя впечатления. Мгновения красоты – или воодушевления – рождаются из одиночества и подтверждаются им же. Мой кабинет. Любовь превращается в попытку рассказать об этих мгновениях кому-то еще, но ими нельзя поделиться ни с кем.