Жаклин Паскарль: Как я была принцессой

Мои первые воспоминания относятся, по утверждению надежных источников, к семимесячному возрасту. Я помню, как с наступлением сумерек сгущались тени на стенах в комнате моей матери. Помню, как жаркими вечерами, какие бывают только в Австралии, соседи поливали из шлангов свои садики и аромат тек в дом через открытые окна и жалюзи. Главным предметом в маминой спальне был громоздкий белый комод, на котором красовались большое круглое зеркало, несколько расписных сувенирных тарелочек, мамины четки и ее драгоценный транзисторный приемник. Кроме того, вдоль стен, одна напротив другой, стояли две узкие кровати, накрытые когда-то темно-лиловыми, но уже выцветшими вышитыми покрывалами. При взгляде на них мне всегда делалось грустно – они казались такими же усталыми и блеклыми, как моя мама.

Отчетливо помню, как меня укладывают на ту кровать, что напротив окна, и мама наклоняется надо мной, неумело пытаясь поменять пеленку. Ее лицо с голубыми глазами и вполне галльским носом, в обрамлении темно-русых, заколотых кверху волос, в моих детских воспоминаниях связано с болезнью и отчужденностью. Оно никогда не приближалось ко мне настолько, чтобы я могла потрогать его или исследовать своими пухлыми младенческими пальчиками. Тот давний вечер особенно часто вспоминался мне, когда много лет спустя мне самой пришлось делать выбор между пеленками и одноразовыми подгузниками. Проблема была однозначно решена в пользу подгузников с их фиксирующими липучками. Дело в том, что в тот раз мама умудрилась булавкой пришпилить чистую пеленку прямо ко мне. Естественно, я испустила возмущенный вопль. Моя молодая, неопытная мать перепугалась и бросилась за помощью, а я осталась лежать на кровати в пеленке, пристегнутой прямо к коже у меня на животе. Помню, что, оставшись одна, я на секунду перестала кричать и успела сообразить, что на самом деле мне не так уж и больно, но потом набрала в грудь побольше воздуха и заорала снова. А потом в спальню прибежала бабушка и спасла меня. Мне кажется, что именно с этого памятного эпизода с булавкой в моих отношениях с мамой образовалась трещина, которая с годами становилась все шире и шире.

Я родилась в больнице имени Джесси Макферсон в Мельбурне 5 июля 1963 года в восемь сорок восемь утра. При этом знаменательном событии совершенно точно присутствовала моя мама, но кто кроме нее приветствовал мое появление на свет, мне неизвестно. Думаю, что, увидев меня впервые, мама пережила большое разочарование. Будучи голубоглазой и светловолосой австралийкой англосаксонского происхождения, она ошибочно предполагала, что и я буду выглядеть примерно так же. Совершенно безосновательная надежда, учитывая тот факт, что мой отец был китайцем. Вместо белокурого ангелочка маме вручили кареглазое и темноволосое вопящее существо, не похожее ни на одного другого младенца в родильном отделении больницы. Уже тогда было совершенно ясно, что меня никогда не пригласят сниматься в рекламе душистого мыла.

Моего отца звали Чуан Хуат, он приехал в Австралию из Малайи (так тогда называлась Малайзия), чтобы учиться в университете, и, судя по рассказам, шикарно одевался. Боюсь, что больше всего он напоминал помесь азиатского Марлона Брандо с Чарли Чаном [1](в белом костюме и туфлях) и, кажется, в период ухаживания за мамой даже разъезжал на мотоцикле. После довольно бурного и продолжительного романа мои родители поженились в сентябре 1962 года. Я, судя по всему, была зачата во время медового месяца. Согласно семейной легенде, отец женился на маме, не удосужившись поставить в известность своих родителей, и те совсем не обрадовались, узнав о моем грядущем появлении на свет. Я вошла в жизнь своего отца точно в назначенное время, а он навсегда исчез из моей спустя пять дней после моего рождения.

К сожалению, я мало, вернее, почти ничего не знаю об отце. После того поспешного бегства он так никогда и не вернулся в Австралию. Удобным поводом для внезапного отъезда стала серьезная болезнь его брата; тот, кстати, действительно умер вскоре после возвращения отца в Малайю, но я все-таки подозреваю, что подлинной причиной стала неуемная мамина страсть к сценам и драматическим эффектам, которыми он к тому времени, вероятно, успел наесться досыта. Отец задержался в Мельбурне ровно настолько, чтобы один разочек взглянуть на меня и придумать мне имя. Иногда мне кажется, что и мой пол сыграл немалую роль в его решении спастись бегством. Возможно, все сложилось бы по-другому, окажись у меня под пеленками небольшой, но важный отросток.