Александр Юк - Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви

Москва, пусть не вся, пусть отдельными яркими стеклянно-зеркальными кристаллами, прорастала в двадцать первый век, в то время как ее родной город, казалось, навечно останется в любезном ему девятнадцатом. Он там блистал – это было его время. Он не спешил с ним расставаться. Маша оставляла за ним такое право, но, может быть, в глубине собственного «я» невольно стыдилась за него. Так выросшие дети стыдятся, стараясь не выказывать этого, провинциальных, не успевающих за временем постаревших родителей. Любовь к ним не становится тусклее, но к ней примешивается горьковатый предательский оттенок жалости или даже снисхождения. И тем страстнее и неуместнее она бросалась защищать свою оставленную, но не забытую родину, хотя никто и не пытался на нее нападать.

Мимо красных, сплетенных чугунной сетью в единый монументальный комплекс зданий мэрии они смещались в сторону Пушкинской, когда Маша, прерывая рассказ об осаде Москвы и почетной капитуляции лужковского гарнизона превосходящим силам новых федералов, вдруг развернулась к залатанному в доспехи всаднику с простертой дланью и противным голосом заявила совсем некстати:

– А памятник основателю Петербурга грандиознее, чем основателю Москвы.

– Так что ж вы не следите за вашей муниципальной гордостью? – парировал, не смутившись, Гарик. – Он аж позеленел весь, как мхом зарос. И никому до этого дела нет. Не сравнить с Долгоруким.

– Сколько ваш Юра здесь стоит? Что, не знаешь? А кто скульптор? Хорош москвич!.. Я тебе про «Медного всадника», про Фальконе [1]все могу рассказать.

– Сто лет стоит. Почти. С 1912 года. А скульптор… этот… Клодт.

– С 1912 – это далеко не сто лет. Значит, наш Петр старше его на сто тридцать лет. Так что ваш Долгорукий – мальчишка перед ним.

Гарик не вытерпел:

– Да что ты привязалась со своим «Медным задником». Да хоть под кровать себе его поставь.

– Грубый мужлан.

– Извини, пожалуйста, – тут же сдулся Гарик.

– Гарик, откуда ты такой заумный взялся? Тебе голову изнутри не жмет?

– Тебе не интересно? Я плохо рассказываю? – В вопросах Гарика слились горечь и ожидание заверения: «Ну, что ты. Совсем наоборот».

Маше в какой-то момент стало его по-женски жалко.

– Не в этом дело, – она попыталась взять себя в руки и подыскать, и расставить слова так, чтобы не причинить невольную боль. Гарик ведь старался, и не его вина, что он попадал все время мимо цели. – Ты рассказываешь здорово, умно, любопытно… но не о том.

– А о чем ты бы стала слушать?

Маша задумалась:

– О, кругом столько вопросов… Например, о чем плачет туча, или куда ведет радуга? Что успевает передумать сорвавшийся осенний лист, прежде чем коснется земли? Зачем мы рождены и теперь живем в этом мире и что надо придумать, чтобы не умирать?.. Я могу продолжать долго.

– Ты задаешь вопросы, на которые нет ответов.

– Ответы есть на все вопросы. Но на эти вопросы ответов слишком много. А хочется услышать тот, что найдет отзвук в твоей душе. Ты меня понимаешь?

– Конечно. Если хочешь, я могу ответить на один из таких вечных вопросов?

– И на один иногда бывает больше, чем можно ожидать.

– Я знаю, откуда берутся дети.

Маша остановилась:

– А этот вопрос я тебе не задавала.

– Ты обиделась?

– Мне надоело. Я хочу домой.

– А у меня еще запланирована большая программа. Сейчас мы перекусим в «Патио Пицце». И на вечер у меня билеты в Ленком…

– Приятного аппетита. Не буду мешать твоей большой программе.

Маша развернулась на пятках и, более не оборачиваясь, направилась к метро. Гарик догнал ее уже у входа в подземелье, но весь оставшийся обрывок пути был немногословен. Маша и вовсе отмалчивалась. Ей было стыдно, но она не хотела себе в этом признаваться.

Оказавшись дома, Маша, едва добежав до своей комнаты и забаррикадировав дверь, бросилась на кровать и наконец дала себе волю – разревелась. Так все было до жути глупо. Глупо и препротивно. Чтобы она еще хоть когда-нибудь, хоть с кем…

Круги на воде от упавшего в озерцо камня достигли берегов, и волны постепенно улеглись, успокоились. Жизнь обретала новые, но уже не такие пугающие формы.

Гарик вольно или невольно по-своему отомстил Маше. Как уж была организована утечка информации, по всей видимости, не без посредства Дика, – но в понедельник все уже знали, без интимных подробностей, разумеется, о воскресной экскурсии Маши. Вообще, все, что касалось ее персоны, обсуждалось в кулуарах весьма охотно. Новенькая – кто она? Что она?