Георгий Петрович - На мутной реке

В тайге я, как Лапша, – самостоятельный. Нет, не как Лапша. В тайге я, как Тарзан в джунглях. Сто раз смотрел трофейный фильм. Ну, пусть не как Тарзан, но тоже не лыком шит. В этом нет никакой моей заслуги. Просто я здесь вырос, и мне хорошо одному в лесу. Я, вообще-то, и в городе не чувствую себя несчастным, в городе я ощущаю себя невостребованным. Невостребованным в первую очередь чувствую себя у тех, за кем я похотливо подглядываю через окно бани.

Я никогда не хожу. Я всегда бегаю. Может быть, поэтому я такой тощий? Силки на рябчиков стоят чуть выше от того места, где речка-менструалка, так шахтёры называют Красный Урал, впадает в Вильву. Это, как минимум, десять километров от дома. И не по равнине нужно бежать, а по горам. Вверх, вниз, вверх, вниз – и так до берега.

В каждом человеке есть честолюбие. Не лишён его и я. Должен я уметь делать лучше других хоть что-нибудь? Должен. Я и умею. Не могу, конечно, как Тарзан, точно изобразить локомотивный голос знакомого слона, но, когда я имитирую ржание лапшинского племенного жеребца Гравия, кобылки начинают стричь ушами и призывно подают голос в ответ.

А как приятно удивить того же невозмутимого Лапшу, когда он доезжает до Мутной на лошади позже меня. Он едет по дороге, а я бегу тропинками через Ермачихинский перевал – этот путь несравненно тяжелее, но в два раза короче.

А вот интересно, почему чистую, прохладную даже жарким летом речку назвали Мутной? Вода в ней, как из родника, пьём за милую душу. Почему Мутная? Не понимаю.

У меня спрятано в разных местах на берегу: коробки спичек в презервативах, чтобы не отсырели, старый бредень из лески – никогда не сгниёт, аммонитовые палочки, штук тридцать, – украл заначку у неисправимого браконьера Давида Бауэра, (он взрывником работает), динамка – машинка для подачи электричества на детонаторы – их у меня штук двести, могу и тысячу насобирать на отвале (после «отказа 3 3 „Отказ“ – когда не во всех шпурах сработал детонатор (профессиональный сленг) .» их там несчитано), несколько острог (одна со сломанным жалом – перекалил плохой кузнец, и теперь это не трезубец, а двузубец), котелок, старая сковородка, вилка, ложка, топор, ножовка, несколько трёхлитровых банок с крышками. В крышках вырезаны пять-шесть отверстий небольшого размера. Крошу в банку хлеб, закрываю крышкой, топлю на три четверти объёма недалеко от бережка, на тёплой отмели. Глупая малявка заплывает в банку целой стайкой, а как обратно выбраться не знает. В том случае, когда совсем уж не клюёт из-за плохой погоды и «донки» пустые или не удалось наколоть вилкой жирненьких налимчиков из-под плоских камней – бывает и такое, или нельзя глушануть аммонитом на плёсе рыбу из-за того, что есть нежелательные свидетели в лесу, тогда я нахожу банки с хлебной крошкой, а в них почти гарантийно малявки на хорошую жарёху.

У меня с собой только хлеб, соль и спички. Этого достаточно. Я бегу не по дороге, а по диагональным тропинкам и ровно через час уже проверяю силки. Попались три рябчика, но один сдох. брезгливо выбрасываю его даже не нюхая, а двум другим сворачиваю шею и начинаю священнодействовать.

Вынимаю внутренности, хорошенько промываю тушки в реке и обмазываю птиц слоем глины так, чтобы ни одно пёрышко не торчало наружу. Разжигаю костёр. Осторожно, чтобы не расколоть обмазку, опускаю в пламя полуфабрикат. Минут через сорок разбиваю огнедышащую керамику камнем – она приобретает крепость глиняного горшка. Внутри сочная вкуснятина. Мясо! Перья прилипли к прокалённой глине и вместе с ней легко отделяются от тушки. Восторг! Побольше соли – так вкусней, и хорошенько утрамбовать хлебушком – так сытней.

* * *

Я сыт, лежу у костерка и думаю о Танечке. Я всегда о ней думаю. Вернее, не так. Я думаю о разном, но Танечка всегда вклинивается между тем. Не «между тем», в смысле «а в это время», а именно между одной темой и другой. Вообще путаница в голове. Я думаю: «Как может моя просвещённая мама читать „Гулящую“ Панаса Мирного?»

Ублюдочный стиль, не стреляют диалоги: Параська сказала, Параська молвила, Параська возразила. Примитив! А она читает. А почему? А потому что её, как и всех остальных, интригует название. В каждом есть к этому тщательно скрываемый интерес. В каждом! У меня особенно. Впрочем, у Тургенева тоже: «Образ молодой деву ш ки носился предо мною, сердце перестало прыгать, но как-то приятно сжималось».

Какие остренькие розовые сосочки у Танечки Свидловой. Я их ещё в бане рассмотрел. Ну вот, опять она вклинилась между серьёзных тем. Она охотно позволяет целовать их. Я сам с замиранием сердца извлекаю трогательно податливую округлость груди из бюстгальтера, и она позволяет. Она называет бюстгальтер лифчиком, и я нахожу, что слово «лифчик» звучит интимнее и теплее, чем твёрдое немецкое – «бюстгальтер». Я не поленился и заглянул в словарь. Бюст – это, разумеется, грудь, а Halter – держатель, подставка, опора. Очень мило – «держатель груди».