Танечку Свидлову тоже видел. Какие прелестные и гладкие округлости. Какие обольстительные зрелые формы! А когда моет там – испытываю невероятное напряжение внизу. Маман её – тётя Клава относится к интимному месту на удивление прозаично, если не сказать – пренебрежительно. Ставит одну ногу на лавку и трет жёсткой мочалкой по нежному, как по спине. « U ne femme tres vulgaire» – эта женщина каже т ся вульгарной.
Тётя Клава помешана на чистоте. Она знает секрет стирки белья и никому его не выдаёт. У неё самые белые простыни на нашей шахте, чем она несказанно гордится и умышленно держит выстиранное бельё на верёвке дольше, чем надо. Производит эффект. У Танечки – жестяной крахмальности белоснежный передник. Чернильное пятно на коричневом платьице дочери провоцирует у тёти Клавы лёгкую мигрень, то же самое на белом переднике вызывает у маман похожий на эпилепсию родимчик с последующим рукоприкладством.
Паустовский достал меня своим романтизмом больше, чем мама своими разговорами о пользе вегетарианства. Навру маме, что дочитал Паустовского. Недурно, вообще-то, излагает, но всё врёт. Врёт не потому, что – брехун, а потому, что боится перешагнуть грань дозволенного вольнодумства. Такая осторожная, строго дозированная и потому безопасная фронда.
А что там у Экклезиаста? Пробегаю поверхностно текст и хочу уже закрыть Ветхий Завет, но обращаю внимание на следующую за мудрецом книгу «Песнь песней Соломона». Донельзя развращённый Дуней Кулаковой, зацикливаюсь на стихе: «Я принадлежу возлюбленному, а возлюбленный мой – мне; он пасёт между лилиями». Вот в этих безобидных лилиях усматриваю тайный и, следовательно, необычайно волнующий меня смысл. Но похоже ли Она на лилию? Нужно ещё раз взглянуть на рисунок. О! Я знаю, я точно знаю, где могу проконсультироваться. В книге «Домоводство» какой-то прогрессивно настроенный издатель осмелился вставить главу: «Половое воспитание». Не удивлюсь, если узнаю, что его посадили за растление советской молодёжи. Какое отношение имеет ведение домашнего хозяйства к половому воспитанию – непонятно, но для меня оно очень кстати. Открываю «Гигиену девочек», а там – в профиль и анфас Она. Ещё раз, капая слюной, рассматриваю устройство половых органов девочек.
Дуня Кулакова! Не мешай! Я отдамся тебе, не закрывая «Гигиену девочек». Ну разумеется, не закрывая. Глаза тоже не закрою, наоборот! Но почему лилия? Почему не роза? Ловлю себя на мысли, что не знаю, как выглядит цветок. Открываю ботанику. Ну, что я могу сказать Вам, бесконечно почитаемый мною царь Соломон? При известной доле фантазии малые половые губы в обрамлении больших можно с большой натяжкой принять и за лилию. Однако сколь метафоричен Царь иудейский. Снимаю шляпу. Трусы снимаю тоже и темпераментно скачу «по полю сладострастия». Это уже из другой оперы, но тоже не без Дуни Кулаковой.
Котлеты заводского производства по восемь копеек за штуку – отрава: сиськи, письки, хвост плюс пятьдесят процентов хлеба. Однако жрать-то хочется. Всё время ощущаю мясной голод. К татарам придёшь, у них всегда в доме чистенько и вкусно пахнет едой. Жареный лук – символ сытости, слюнки бегут. На столе мясо, картошка прямо плавает в жиру, а у меня сиськи-письки с макаронами. А ещё мама любит давать мне в лес интеллигентные бутербродики: хлеб с маслом и сверху два листика петрушки. Я бы сала зажевал с лучком, а мне – бутербродики. В принципе, мама не виновата. В полных семьях, там, где есть взрослые мужики, – огороды, сараи для поросят, а у нас откуда? А ещё любимый мамин Маяковский меня достал:
Тучи, кочки переплыли лётчики.
Это лётчики мои.
Стал словно дерево я.
И это называется поэзия? Это не поэзия, это – отвратительно рифмованная социальная заказуха! Учись, горлан, у того, на кого ты осмелился открыть корытообразную пасть.
Ещё бокалов жажда просит
Залить горячий жир котлет,
Но звон брегета уж доносит,
Что новый начался балет.
Вот это – поэзия! Что-то меня опять на котлеты потянуло. Пойду-ка я в лес, проверю силки. «Я отправился в сад, но без ружья».
* * *
Тайга единственное место, куда я могу отлучаться практически без спроса, что странно. «Матушка почти не обращала на меня внимания, хотя у ней, кроме меня, не было детей».Мама не может не осознавать, что я могу заблудиться, утонуть, что меня может задрать медведь (недавно рысь напала на пацанёнка, но он отбился острогой). Понимает, конечно, но, видимо, в этом состоит её педагогический план моего воспитания. Мама хочет, чтобы я из худосочного подростка как можно скорее превратился в настоящего мужчину.
Читать дальше