Ирина Лобусова - Две недели у моря

Я бежала в никуда, бежала вопреки всей своей судьбе, чтобы в дорогом гостиничном номере прижаться к груди чужого и взрослого, старше меня почти на тридцать лет мужчины с трудным характером, и сказать только одно:

– Люблю…. Люблю…. ЛЮБЛЮ!!!!!

Я сидела в кровати, обхватив руками колени, и смотрела, как лопались пузырьки в шампанском. Мне было холодно, и я натянула одеяло до плеч. Я не верила своим глазам. Им было просто невозможно поверить! Мне казалось: всё, что происходит, какой-то бред, сон. Мужчина моей мечты совсем рядом, он стоит напротив кровати, накинул некое подобие шёлкового халата, и разливает шампанское по высоким бокалам, таким прозрачным, что кажется, будто прямо в воздухе искрятся сияющие пузырьки.

– Я и спросить забыл…. Как твои дела?

Находясь в сумасшедшей эйфории, я не услышала этот простой вопрос. Наверное, он бы возмутил меня в обычной обстановке – ну что за отношение, если о моих делах спрашивают после секса! Но я находилась в столь приподнятом состоянии духа, что всё, что бы он ни сказал и ни сделал, было для меня хорошо.

Я до сих пор задыхалась от бурного секса, и я прекрасно знала, что больше он не повторится. Я буквально сходила с ума, растворяясь в нём как в горячей ванне с медовым раствором. Он был лучшим в мире, и моя выстраданная любовь превратилась в бесконечное обожание, не похожее вообще ни на что… Больше, конечно, на гипноз, чем на счастье. Но что поделаешь, если я все ещё витала в облаках и не могла понять: всё, что происходит со мной – правда. И это Филипп Рубинов. Это действительно он. Не бред. Не сказка. Не иллюзия. Не припадок непонятного сумасшествия. А если и припадок, я не хочу, чтобы он проходил. Я становлюсь совершенно больной от одной только мысли о том, что стоит мне зажмуриться – и он исчезнет. С моим сознанием не всё было в абсолютном порядке. И так происходило с зимы, значит, достаточно давно.

Когда я не ответила на вопрос, он бросил странный взгляд на моё лицо, но ничего не сказал. Его лицо было абсолютно плоским, ничего не выражающим, как самая непроницаемая в мире маска. И почему так, я понять не могла.

– Я спросил тебя кое о чём…

– Я не слышала. Что ты спросил?

– Как твои дела?

– Господи, да теперь-то какая разница!

– Не понял. Теперь – это как? Ты экзамены хоть сдала?

– Сдала.

– А знаешь, что будешь делать дальше?

– Нет.

– С тобой как-то странно. Ты что, влюбилась?

– Нет… – Он что, совсем придурок? Ну и вопрос!

– Значит, твоя сессия уже закончилась, и у тебя каникулы?

– В конце июня? Да.

– Прекрасно. А почему ты не интересуешься, зачем я здесь?

– Это так важно?

– А ты как думаешь?

– Неужели твоя мексиканская шлюха выставила тебя за дверь?

Резко, с шумом, он поставил бокалы с шампанским на стол, даже не предложив мне, и я поняла, что перегнула палку. Наверное, я была неправа. Но что же сделать? Эти слова вырвались из меня против моей воли! Я вообще не хотела их говорить!

Неправда, хотела. Мне хотелось расшевелить его заторможенность, вырвать из этого аморфного состояние абсолютной плоскости, в которой, пребывая в своём мире, он относился ко мне невыразительно и ровно, как к плоской доске, наливая шампанское с непробиваемым равнодушным лицом и интересуясь моими делами только после секса. Мне хотелось сказать ему что-то грубое, причинить ту же самую боль, что когда-то он причинил мне. И мысль о том, что я совершенно не властна над его эмоциями и над его болью, доводила меня буквально до исступления.

Я была рада, что он сбросил непроницаемую броню, и отреагировал, как живой человек, так, как и должен был отреагировать. Мои слова стали для него неудобством, и в раздражении он швырнул бокалы с шампанским, едва не разбив. Если бы разбил, было б лучше. Я испытала бы более глубокое удовлетворение, чем в сексе.

– Так, мне всё понятно. – Рубинов повернулся ко мне, забыв обо всем: – Давай оставим, пропустим сцену ревности. Да, Хуана была. И нечего называть её мексиканской шлюхой. Она звезда Голливуда, а ты никто. Таких, как ты, по пятьсот штук на каждом углу, так что не тебе изгаляться, выдумывая всякие гадости о Хуане. Да, у нас был роман. Да, долгий роман и бурный секс. Но почему-то я бросил её и приехал сюда, к тебе. Я почему-то ждал, что ты спросишь, зачем я приехал.

– А зачем ты приехал? – Его отповедь в ответ на мои слова не разочаровала меня, наоборот. Я видела, что сумела его задеть, и это мне даже понравилось. Ведь оскорбить кого-то – значит, выдать свою боль, проявить слабость. И в том, что он меня оскорблял, он становился уязвимым сам. Как правило, равнодушные люди не вспыхивают в ответ. И оскорбления, услышанные в ответ на обидную реплику, не всегда признак ненависти. Бывает и несколько иначе.