Тилли Коул - Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть

Я медленно кивнула, а потом, глядя на него исподлобья, спросила:

– Так ты дашь мне все мои поцелуи? Столько, что их хватит, чтобы заполнить целую банку?

Руне снова улыбнулся:

– Все. Мы заполним всю банку и даже больше. Мы соберем намного больше тысячи.

Уф! Чуть не забыла! Я высвободила руку, достала ручку и сняла крышку. Потом вынула чистое бумажное сердечко, села и начала писать. Руне опустился рядом на колени и положил руку мне на локоть.

Я удивленно посмотрела на него. Он сглотнул, убрал за ухо прядь волос.

– Ты… когда… когда я поцеловал тебя… твое сердце… оно едва не разорвалось? Ты ведь сама сказала, что в банку надо складывать только самые-самые, особенные поцелуи. – Щеки его вспыхнули, словно от огня, и он смущенно потупился.

Ни секунды не задумываясь, я подалась вперед и обняла моего лучшего друга за шею. Я прижалась щекой к его груди и затаила дыхание, слушая его сердце.

Оно билось так же быстро, как мое.

– Да, так все и было. Особенней не бывает.

Я почувствовала, как он улыбается, и отстранилась. Села, поджав ноги, положила розовое сердечко на крышку и взяла ручку. Руне уселся рядом в такой же позе.

– Что напишешь? – спросил он. Я постучала ручкой по губе. Задумалась. Потом выпрямилась и, наклонившись вперед, написала:

Поцелуй 1

От Руне

В вишневой роще

Мое сердце едва не разорвалось

Закончив писать, я опустила сердечко в банку и крепко-накрепко закрутила крышку. Потом посмотрела на Руне, все это время наблюдавшего за мной, и с гордостью объявила:

– Ну вот. Мой самый первый мальчишечий поцелуй!

Руне кивнул, но его взгляд скользнул к моим губам.

– Поппимин ?

– Да? – прошептала я. Он потянулся к моей руке и кончиком пальца начал вычерчивать узор на тыльной стороне ладони.

– Можно… можно мне поцеловать тебя еще раз?

Я сглотнула подступивший к горлу комок. В животе как будто взмахнули крыльями бабочки.

– Ты снова хочешь поцеловать меня… уже?

Руне кивнул:

– Мне уже давно хочется. Ну, ты же моя, и мне это нравится. И ты вкусная… как сахар.

– Ела печенье на ланч. С пеканом. Бабуля его больше всего любит, – объяснила я.

Руне глубоко вдохнул и наклонился ко мне. Его длинные волосы качнулись вперед.

– Хочу поцеловать тебя снова.

– Ладно.

И он поцеловал.

А потом еще, еще и еще.

К концу дня в банку легли еще четыре поцелуя.

Когда я вернулась, мама сказала, что бабуля ушла на небо. Я сразу побежала наверх, в свою спальню. Мне хотелось поскорее уснуть. Как и обещала, она пришла ко мне во сне, и я рассказала ей все про мои пять мальчишечьих поцелуев.

Бабуля улыбнулась и поцеловала меня в щеку.

Теперь я знала – это приключение будет самым лучшим в моей жизни.

Руне

Два года назад

Возраст – пятнадцать лет

В полной тишине она устроилась на сцене. Хотя нет, не в полной – кровь с грохотом проносилась во мне, громом отдаваясь в ушах. Моя Поппи осторожно села. В черном, без рукавов, платье, с длинными каштановыми волосами, собранными на затылке в узел, и с белым бантом на макушке, она была прекрасна.

Я поднял фотоаппарат, который всегда висел у меня на шее, и посмотрел в видоискатель – Поппи как раз поднесла смычок к струнам виолончели. Мне так нравилось ловить ее именно в этот миг. Миг, когда она закрывала большие зеленые глаза. Миг, когда перед началом исполнения на ее лице проступало самое идеальное, самое совершенное выражение. Выражение чистой страсти, полной устремленности к тем звукам, что должны были последовать.

Я щелкнул в самый подходящий, идеальный момент – и тут же со сцены полилась мелодия. Опустив фотоаппарат, я сосредоточился на ней. Никаких снимков во время исполнения – чтобы ничего не пропустить, чтобы отметить каждую деталь, каждый штрих.

Поппи начала раскачиваться в такт музыке, и мои губы дрогнули в улыбке. Ей нравилась эта вещь, и она исполняла ее, казалось, вечность. Никаких нот – « Гринсливз » [1] «Greensleeves» («Зеленые рукава») – английская фольклорная песня, известная с XVI века. изливалась через смычок из самой ее души.

Я смотрел и не мог отвести глаз. Ее губы чуть заметно дергались, и мое сердце стучало, как барабан. На трудных пассажах на щеках у нее появлялись ямочки. Глаза оставались закрытыми, но каждый мог видеть, какие части нравятся ей больше всего. Голова склонялась то в одну, то в другую сторону, и улыбка, открытая и счастливая, растекалась по лицу.