Елена Петина - Полёвка

Так прошла еще неделя, наступил ноябрь, изредка шел мелкий, противный снег, чем-то напоминавший крупу. Я от рождения была худощавой, а теперь, после ухода мамы, когда есть, стало нечего, похудела еще больше, вся одежда болталась на мне словно на вешалке, приходилось подворачивать несколько раз пояс юбки или брюк, чтобы хоть как-нибудь это скрыть. Помимо ключиц, стали выпирать еще и ребра. Кожа стала тонкой до такой степени, что под ней были отчетливо видны голубые вены. После школы, я уже не садилась за очередное произведение русского классика и не рассматривала атлас по географии, а плелась в забытый богом парк. Понимая, что одной пачкой лапши в день не прокормится, нашла дома старые отцовские перчатки, и начала перетряхивать в них не только кусты, но и урны с мусором, таким образом, к закрытию стеклопункта я успевала два раза принести туда по полному пакету бутылок. Мой доход стал доходить в лучшем случае до 25 рублей, этих денег мне хватало как раз на три пачки лапши: на завтрак, обед и ужин. К проблеме питания, прибавилась еще одна, у меня заканчивалась зубная паста, мыло и туалетная бумага. Если последнюю можно было заменить старой газетой, то с двумя первыми средствами гигиены было сложнее, на выручку пришла, укромно затаившаяся пачка пищевой соды, смешав ее с солью, у меня получилось неплохое абразивное средство, которое заменило мне зубную пасту и стиральный порошок. Вместо шампуня я теперь пользовалась хозяйственным мылом, предварительно нарезав его стружкой и разведя в теплой воде.

Вы, наверное, спросите, чем же занимался все это время мой отец, ведь прошел уже месяц, с тех пор как ушла мама. О ней он, казалось, и не вспоминал, как было на самом деле, я никогда не узнаю, когда он возвращался пьяный поздно ночью домой, я уже спала, забывшись сном. Утром, уходя в школу, он спал. Чем жил этот человек, какие мысли его посещали, что он ел и на что покупал водку, мне было не понятно. Он ни о чем меня не спрашивал, лишь изредка посреди ночи на своем диване в прихожей что-то бубнил и храпел.

В школе тоже до меня никому не было дела, казалось, никто из учителей не видит изменений, которые произошли во мне. С четверок и пятерок я скатилась до троек, тройка была и по физкультуре, мышцы ног и рук ныли от каждодневных двухчасовых прогулок промозглыми вечерами и лазаний по колючим кустам. Мне не хватало сил и от того что я недоедала, организм рос, а питать его было не чем. У меня уже не было времени на домашнее задание, каждое утро моей главной задачей было «переместить» свое тело до школы и обратно, собрать бутылки и опять лечь наконец-то спать. Сон стал моим спасением, падая в объятия морфея, я забывала про свой вечно ноющий желудок, забывала и про парк, который казалось своей темнотой, каждый раз хотел поглотить меня, и отдать на растерзание тому ужасному, что жило в черном пруду.

На вторую неделю меня стало «выворачивать» от лапши, тошнить от одного только химического запаха добавок, я ненавидела ее, давилась ею. Я ненавидела и бутылки и этот вонючий пункт приема стеклотары, ненавидела и отца за то, что был безразличен ко мне, я стала ненавидеть и мать за то, что бросила, ушла так просто. Не простившись, не посмотрев мне в глаза, ничего не объяснив, ушла, оставив лишь жалкий клочок бумаги. Мне хотелось сладкого до такой степени, что за самую пресловутую конфету готова была отдать свою никчемную жизнь, только кому она была нужна, моя жизнь. Однажды, как обычно собирая бутылки в парке, на лавочке обнаружила банку из-под газировки, с какой же жадностью я допила остатки из нее, в тот момент мне было все равно, чьи губы до меня касались горлышка. Затем я начала рыться в урнах, не только с целью найти бутылку из-под пива или шампанского, но и чтобы отыскать что-то съестное. Иногда мне крупно везло: попадался пакет с недоеденными чипсами или сухариками, тогда я высыпала в рот все до последней крошки, как-то раз на лавочке, я обнаружила оставленным кем-то надкусанный хот-дог, и проглотили его с волчьей жадностью.

Мой промысел огорчал меня не только недостаточным количеством бутылок, но и подростками, которые обитали в этом парке, часто приходилось прятаться от них в тени деревьев, обходить их группы длиннющими крюками. Они собирались большими компаниями, курили, пили пиво, громко смеялись и матерились. Я их очень боялась. Но нужно было остерегаться не только их, но взрослых на вид кажущихся приличными, добродушными людьми. Именно таким казался работник стеклопункта, в который я каждый день без исключения приносила очередную партию бутылок. Он, всегда молча, брал их у меня, и также молча, ничего не говоря, отсчитывал мелочь и ссыпал ее мне в ладонь. На вид ему было около сорока пяти лет. Одет был чересчур уж опрятно для такой работы. Из расстегнутой куртки постоянно выглядывал выглаженный воротничок рубашки. Поверх рукавов куртки у него всегда были надеты нарукавники, а перчатки аккуратно заправлены под манжеты. Был он невысокого роста, болезненно-тощий, с крупными залысинами по обеим сторонам головы и жидкими усиками над верхней губой. Но в один из дней, видя мое уставшее, изможденное лицо, предложил угостить меня пирогом из свежих яблок. Мол, его домочадцы недоели, и теперь он начинает подсыхать, жаль добро выбрасывать, услышав это предложения, мои глаза оживились, я тот час согласилась забрать невиданную роскошь. Я была согласна даже на черствый и плесневелый пирог с яблоками, даже не важно, что он был с яблоками. Нужно было лишь дождаться окончания работы пункта и дойти с ним до его дома. Я оживилась еще больше и немного повеселела, ведь в кармане у меня лежали 24 рублей, от сданных бутылок и сейчас мне еще дадут пирог. По пути у нас завязался разговор, он расспрашивал меня о моей жизни, о том, как так получилось, что мама меня бросила, и нет ли у меня кого-нибудь, кто может мне помочь. За этим разговором мы быстро дошли до панельного дома, зашли в подъезд, поднялись на этаж, он пригласил меня пройти в квартиру, я сказала, что подожду здесь на площадке, мне было неудобно перед его домочадцами. Но он настоял на том, что будет лучше, если я подожду внутри, ведь нужно время чтобы завернуть пирог во что-нибудь, да и передавать что-либо через порог – плохая примета. Отказать этому доброму человеку было неудобно. Зайдя в квартиру, мы оказались в темном коридоре, он включил свет и закрыл дверь на щеколду, тускло замерцала лампочка на потолке, к моему удивлению дома никого не оказалось, кроме нас двоих. Где же вся его семья? Подумала я и почуяла неладное. Обстановка была не лучше, чем в моем доме. На потолке не было люстры. Комната, которая была видна из прихожей, казалась пустой: голые стены, диван без покрывала, табуретка и стол посередине комнаты, не заполненный ничем сервант, никаких картин и безделушек. Маленький телевизор стоял в углу, прям на полу. За место штор окна были обклеены газетами. Он снял свои тяжелые ботинки и куртку, я заметила, что он нервничает, руки его тряслись когда, медленно согнувшись, будто что-то обдумывает, ставил свою обувь на полку. Выпрямившись, он встал напротив меня, очень рядом, и стал смотреть в упор на меня. Я была как под гипнозом, в ступоре от ожидаемого ужаса, на что я только повелась… на пирог. Какие могут быть яблоки в ноябре? Мама, где же ты? Где? За что ты так поступила? Зачем? Разве я была плохой дочерью? Разве требовала от тебя слишком многое? Мама?! Как ты мне сейчас нужна!