Александра Нюренберг - Превратись. Первая книга

Вдобавок на берегу боролись Тигр и Бык, учудившие сцепиться, едва лодка причалила, и Кормчему пришлось с воплями броситься на Берег, забыв о достоинстве и задействовав весло, тяжёлое, как копьё. Блестя бритой большой головой Кормчий орал и метался, но разнять хулиганьё сразу не удалось. Бык ревел, а Тигр мерзко ныл, дергая по Нетронутой Земле хвостищем.

Кото-Кролик тем временем опрометью пронёсся в Лес, и Кормчий успел только по воздуху наподдать, рявкнув:

– А ну, стой, белявка!

Стоит ли добавлять, что Кро-Кот и полмгновеньица, внезапно потекшего рекою Времени, не затратил, чтобы обдумать это недвусмысленнее предложение. Кормчему, скажу честно, изрядно подуставшему, было не до пустяков, вроде очередного сгустка протоплазмы.

Он жаждал всей чистой своей мужественной душой, во-первых, отдыха под Сенью чего-то там и еще, во-вторых, пополнить флягу с нектарусом – вернее, с первым и лучшим его вариантом. Так кроля и не отловили. Позднее он присоседился к Богине Юго-Западного Ветра. Как он это сноровил, неведомо даже Кормчему, а уж тем, кого высадил он из Лодки, – и подавно.

Севера белявка не любил, да и никого вообще, сдаётся мне. Более или менее, он снисходил к той, которую соизволил учредить своей хозяйкой, но и то фыркал в оба чёрных носика разом, недовольный то морковкой, то своей постелькой из нежнейшего пуха Гаруды, надёрганного стервецом, к слову, собственными слабенькими лапками из терпеливого Царя Птиц.

Сейчас он вертелся, топтал свёрток, дорывался до содержимого чёрными носами, а две пары белых, как миндаль, острых ушек прядали лепестками под дождём. Фыркнув на Севера, он забрался в хозяйский рукав. Катя скосилась на шевелящийся рукав, потом встретила взгляд Севера: оба улыбнулись.

Катя смолчала, прислушиваясь, как затомилось её усердное сердце, что-то наговаривая ей, торопясь предупредить… она молча пошла в его объятия, не произнеся ни слова и удивляясь тому, что зачем-то вспомнилось ей.

Одну из своих жизней Север по собственной прихоти прожил в образе белой собаки, в семье, во дворике дома с несколькими квартирами, на побережье Юго-Запада большой страны Сурья на металке, которая сейчас называется, кажется, как и тогда… чёрт подери, как же она называется?

Тогда Севера не интересовали такие вещи, но интересовало многое другое. В холодный день, когда году исполнилось всего несколько дней, его, крохотного, ослепительно белого щенка-дворняжку несли по улице. На перекрёстке встретилось ему новое божество – донна, возглавлявшая большую семью и управлявшая ею куда увереннее злосчастного кормчего.

Донне требовался новый страж огорода, и она властно остановила того, кто нёс новорождённого, и возвестила ему об этом. Пёсик был взят и воспитан в квартире в течение года, где усвоил все жизненные правила. Затем он был водворён во дворе в уютнейшем домике, против чего он ничуточки не возражал – ему полюбился простор двора и зелёные заросли манили его. В нём начала сказываться наследственность – кровь булей смешалась в его жилах с кровью бесконечно разнообразной и бесчисленной дворняжьей семьи. Всё лучшее взял он от бульдогов и всё лучшее от простаков. Смелость соединилась в его мозгу посредством неведомой алхимии с бесшабашностью, упорство в достижении цели с открытым и непредвзятым взглядом на мир.

Он был любим семейством, воспитавшим его, и, пожалуй, слишком любим. Скоро он оказался страшенным гулёной и, не жалея своей восхитительной белизны, столь эффектной при его массивной и мускулистой сути, избегал вдоль и поперёк маленький посёлок у предгорья. Там было много лестниц, и он вычитывал каждую ступеньку, как прилежный редактор.

Его бранили, умоляли, просили приходить пораньше… его не привязывали… и он соглашался с доводами и исправно сторожил дом и всех людей, каких знал с детства. Он знал тех, кто живёт внизу, и тех, кто смотрит с балкона. Никогда он зря не лаял, молчаливый и спокойный, он нарушал своё молчание в случаях, где было не обойтись без этого, казавшегося ему необязательным, занятия.

И он ушёл, и не вернулся, и странствовал по дорогам, вольный красивый и смешной пёс. Со смутной нежностью вспоминал он свою семью и хорошо относился почти к любым людям. Но он не вернулся. Многие из людей пленялись его разумной мордой и внушительной грузноватой статью. Они недвусмысленно предлагали ему кров и пищу в обмен на его постоянное присутствие в их жизни. Он вежливо отказывался.

Что ему надо было на земле? Что хотел постичь в собачьей шкуре Север, зачем поместил, как металлическую пружину, свирепую душу солдата в комок пуха и тоненьких косточек? Помнил ли он сам что-нибудь, когда копошился в корзинке среди других крохотных дрожащих комочков? Это произошло в канун самых страшных морозов, и заботливая рука божества прикрыла колыбель с щенками превосходным ватным одеялом. Не был ли он первым из этих неосмысленных сгустков протоплазмы, кто приподнял край покрова и выглянул в неопознанный мир? О нет. Он решил сыграть по правилам: не помнить ничего и узнать всё заново.