Ник Ремени - Не плачь, любимая!

Чуб продолжает растирать руки и ноги и все свое жилистое тело. Он опять делает попытку встать, но у него ничего не получается.

Я, наконец, понимаю, что сейчас и его жизнь, и моя, и всего барака зависит только от печки. Будет она гореть, или нет. Окидываю взглядом белое сонное царство. Барак медленно застывает. Стоит страшная звенящая тишина. Хоть бы кто ворохнулся, подал голос, кого бы можно позвать на помощь. Никого не слышно. Никто не ворохнется.

Кажется, что мы с Чубом только одни живые в этом мертвом царстве.

Я отчетливо понимаю, что сейчас все зависит от меня. Чуб уже ничего сделать не может. Его тело сковал мороз.

Сажусь на нарах рядом с ним. Смотрю на самую ближайшую к нам печку. Мне до нее надо обязательно дойти, хоть доползти на четвереньках.

Отталкиваюсь от нар. Делаю несколько медленных шагов. И не могу двинуться дальше. Сажусь на пол. Мои руки и ноги с каждой минутой все сильнее сковывает мороз. Если буду сидеть, замерзну. Становлюсь на колени, работаю закоченевшими руками. Вот она – печка. Вот они ряды порубанных дров, аккуратно сложенных у стены.

Открываю дверку. Там небольшими островками чуть теплится жар. Так и есть. Дежурные печку упустили.

Забрасываю толстые полена хвои в черную закопченную пасть. Оттуда валит черный дым. Но дрова не разгораются. Дымят прямо мне в лицо. Им наплевать на то, что бараку сейчас нужно тепло. У них свои законы.

Лихорадочно осматриваюсь вокруг. Знаю, что есть двадцатилитровая канистра с соляркой. Но куда она девалась? Куда ее сунули дежурные? Ползу вдоль аккуратно сложенных чурок. Наконец, нахожу ее за одним из рядов. Прижимаю к себе, чувствую, как при каждом моем движении внутри канистры колышется из стороны в сторону жидкость, и вся металлическая емкость кажется живой. Боюсь, как бы она не выскользнула из моих негнущихся рук.

Возле печки заливаю рыжую жидкость в консервную банку. Туда ж добавляю немного пакли. Зажигаю кресалом. Жду, пока огонь в банке разгорится сильнее. Только затем плескаю горящее жидкое месиво на дрова.

Вспыхивают ярко-красные языки пламени. Они, точно живые, пляшут в беспорядочном танце. Потом разгораются по-настоящему. Огонь гудит, отдавая промерзшему бараку свое тепло и силу.

В моем сознании проносится спасительная мысль: «Значит, будем жить. Кто не отдал еще концы, уже не замерзнет».

Открываю дверку, смотрю в топку, где гудят, разрываются сухие хвойные полена, подползаю впритык к огненной пасти. Сижу у открытого огня, не отодвигаюсь от топки до тех пор, пока терпеть уже становится невмоготу. Боюсь, как бы из моего лица не вышла отбивная.

Закрываю дверку топки. По всему моему телу уже прошло спасительное тепло, появились силы. Я уже встаю с пола. Прижимаюсь к начинающему прогреваться кирпичу.

– Иван, – кричу Чубу, – поднимай людей, не давай им замерзать.

Чуб встает с нар, держась за них обеими руками, подходит к соседу Мише Молдавану.

Взявши друг друга под руки, они медленно продвигаются ко мне. Уступаю им место у печки, а сам, уже прогретый и окрепший, опять открываю дверку и забрасываю в жаркую утробу печки новые полена.

Огонь разгорается с новой силой. К дверке уже невозможно притронуться.

Накалился кирпич, где по колодцам движется дым и лишь потом по трубе выходит наружу. Печет даже через фуфайку. Широко расставив руки, я всем телом впитываю спасительное тепло.

Барак просыпается. Скрипят нары, раздается глухой кашель, хриплые голоса, шарканье ног. Напуганные холодом, заключенные пробиваются к печкам, которые уже облеплены чуть было не замерзшей братвой.

Печек разгорается все больше. Но к ним все равно нельзя пробиться. Их не хватает. Сильно много желающих прислониться к горячей кирпичной стенке. Каждый борется за свою жизнь. Тогда те, кто не смог пробиться к источнику тепла, находят спасительный выход. Они прямо на полу разжигают костры. Топят по-черному. Едкий черный дым медленно поднимается к перекрытиям, к тем небольшим отдушинам, которые предусмотрены проектом.

Бетонные потолки сначала теряют белый цвет, на нас падает уже не снег, а мелкие капли дождя, затем приобретают свой истинный серый цвет.

Иван Чуб и Миша Молдаван постепенно прогреваются. Но не хотят уходить от спасительного тепла.

Миша – среднего роста, ладно скроенный мужчина, которому, наверное, скоро стукнет полтинник. Он – местный, до того, как получил срок, работал в строительной организации.

Однажды не выдержал, избил наглого прораба за то, что жульничал, закрывая наряды.