Игорь Шинкаренко - Служанка любви. Роман в письмах

И в тоже самое время, одновременно, я была и взволнована и приятно расслаблена. Если бы я не опасалась измять моё платье, я бы немного изменила свою позу, и раздвинула бы мои затёкшие от долгой неподвижности ноги, и с большим удовольствием продолжила бы наблюдать за преображениями моей матери, которая, казалось, забыла о всех условностях. Эта серьёзная и важная в повседневной жизни женщина сейчас была только безудержной, страстной супругой, настоящей вакханкой. Этот античный спектакль был неописуем и прекрасен. Твёрдые члены моего отца, круглые, белые, ослепительные формы моей матери и, главным образом, огонь её прекрасных глаз, которые волновались, как если бы все жизненные силы этих двух счастливых существ сконцентрировались в них! Когда моя мать поднимала голову, я видела, как их губы с сожалением отдалялись друг от друга, но тела, наоборот, тесно, буквально с судорогами, прижимались друг к другу, я видела, как их руки играли с локонами их шевелюр… иногда они улыбались, но улыбка появлялась лишь для того, чтобы исчезнуть как можно скорее. Теперь и моя мать тоже молчала, но они оба казались счастливыми в одинаковой степени. Их глаза тонули друг в друге, изо рта вылетали страстные восклицания, мой отец, казалось, возрождался, как феникс из пепла, он начал исторгать из себя глубокие вздохи, иногда отслонялся от моей матери, как будто для того, чтобы иметь возможность созерцать со стороны этот спектакль любви, и его актрису, приму, его прелестную и восхитительную супругу, которая ему являла удивительное и шаловливое лицо. Мой отец кричал: «Я тебя люблю, о моя благословенная жена, я тебя люблю!» И в тот же самый момент моя мать восклицала: «Да… да, мы будем любить друг друга, как Филемон и Бавкида 2 2 Филемон и Бавкида-герои античного мифа. Однажды Зевс и Гермеспод под видом обычных путников посетили Фригию, но напрасно они пытались попасть на постой в дома местных жителей, везде получая отказ. Лишь в одной маленькой хижине, принадлежащей старикам Филемону и Бавкиде. Дабы накормить гостей, они пожертвовали своим единственным гусем, который пытаясь спастись бросился к ногам Зевса, который запретил хозяевам зарезать птицу, но к удивлению стариков количество еды на столе после этого необъяснимо возросло. Зевс объяснил хозяевам, кто он на самом деле, и в благодарность за радушный приём пообещал исполнить любое их желание. Старики хотели всего лишь одного-служить жрецом и жрицей в храме Зевса и умереть одновременно. Громовержец исполнил их желание, превратив скромную хижину в храм, а её хозяев сделав жрецами. После долгой жизни Филемон и Бавкида превратились в конце концов в деревья, растущие возле храма из одного корня. » Их восхищение длилось несколько минут, затем наступило молчание.

Я оцепенела. Оба существа, к которым я до настоящего времени ощущала самую сильную в мире любовь и уважение, открыли мне только что те вещи, на которые девушки в моём возрасте смотрят с восхитительным абсурдом. Они одномоментно перенесли меня из мира условностей, показного достоинства внешних приличий в мир, который от меня тщательно скрывали, в мир, в котором мужчины и женщины ищут только страсть и сладострастие, и ничего другого. Но я не хочу сейчас философствовать, а желаю, прежде всего, лишь рассказать, вернее пересказать, факты, свидетелем которых я была.

В течение десяти последующих минут мои родители оставались буквально двумя мертвецами под покрывалом. Затем они поднялись, оделись и оставили комнату. Я знала, что моя мать собиралась отвести супруга в салон, где были выставлены подарки для него. Эта комната выходила на веранду, из которой можно было попасть в сад. Через несколько минут я украдкой оставила мой тайник и спаслась бегством в этом самом саду, откуда и приветствовала моих родителей. Я не знаю, как мне удалось хладнокровно продекламировать мою оду в честь юбилея отца и пожелать ему всех благ. Для него же моё тревожное состояние стало лишь поводом для умиления, однако я не осмеливалась смотреть в глаза моим родителям, не в силах забыть спектакль, который они только что разыграли перед моими глазами, ведь воспоминание об их шалостях по-прежнему живой картиной стояло перед моими глазами. Мой отец обнял, меня, а затем и моя мать. Но это был уже другой вид поцелуя? Я была столь растеряна и взволнована, буквально умирая от нетерпения вернуться мою комнату, чтобы побыть одной и осмыслить то, что узнала только, моя голова горела, кровь бешено пульсировала в моих артериях, что мои родители заметили это в конце концов!