Борис Мир - Present Perfect Continuous

Она тоже внимательно смотрит «Младенца Христа» – и спрашивает тихо:

– Вы любите детей?

– Я? Да.

Мы не сразу отходим от нее. Говорим, по-прежнему, мало. Зачем? Надо смотреть. Мы же не художники, не можем по настоящему понимать все тонкости колорита, рисунка, композиции и прочего. Не знаю, насколько это для нас, простых смертных, важно. Главное – лишь мысли и чувства, настроение, вызываемое картинами. Похоже, и она так считает: во всяком случае, не пытается разглагольствовать об искусстве.

Ходим мы по музею долго. Меня это совершенно не утомляет, тем более что нового выставлено очень мало: память напрягать почти не приходится.

Последние залы, как всегда: импрессионисты, постимпрессионисты, фовисты, Пикассо. И мы выходим из музея – на яркий солнечный свет. Я, все-таки, немного устал, и у нее, тоже, глаза утомленные. Но до конца дня еще далеко, и мне никак не хочется снова остаться одному: с ней хорошо.

– Здесь недалеко есть чебуречная, на улице Герцена. Может быть, пойдем туда, поедим? – и жду: не кончилось ли уже все хорошее, что было сегодня; жду, не дыша, те страшно длинные секунды, пока она не кивает: да. Да!

Чебуреки очень горячие: прокусишь, и пар обжигает губы. Главное, чтобы бульон не вылился: надо пить его, осторожно наклоняя чебурек. Она ест их с удовольствием. И я – не глотаю, лишь бы поскорей покончить с процедурой еды, как обычно – ем и ощущаю вкус. Хорошо! Только остался вопрос: не поблагодарит ли она меня вежливо за прекрасно проведенное время и исчезнет – и я снова останусь один, не зная, куда себя дальше деть до наступления ночи.

Но сегодня, как ни странно, мне везет: она никуда не спешит уйти от меня.

– Два зачета вчера сдала сразу: можно и отдохнуть.

Родители не будут беспокоиться? Нет: как раз сегодня утром они улетели в Трускавец, мама в санаторий, а папа – чтобы ей не быть там одной. Она ездила их провожать в аэропорт; на обратном пути так и не дошла до дому: на бульваре так хорошо в эту пору.

Узнаю, что она учится в вечернем институте, на третьем курсе, и работает в библиотеке. Хочу спросить уже, как ее зовут – но понравится ли ей это: будет похоже на официальное знакомство. Лучше чуть попозже.

Мы сидим на скамейке под каштанами на Суворовском бульваре. Мороженое съедено, ноги отдохнули. Предлагаю ехать кататься по Москве-реке: люблю находиться на воде. Ей тоже кажется, что это неплохо.

– Только опять пойдем пешком, хорошо?

– Но…

– Не бойтесь: я люблю ходить.

И мы снова пошли. Я говорил и говорил: наконец-то была счастливая возможность выговориться – она хорошо умеет слушать, и то, что я говорю, ей интересно. Описываю города, в которых был, музеи, здания, церкви и костелы, среднеазиатские гробницы, мечети и медресе. Называю ей малоизвестные, отмеченные мной для себя в Эрмитаже, лежащего мраморного Авеля работы Джованни Дюпре и картину «Отправление на рынок» Констана Тройона.

Она сдержанно улыбается, когда, по-видимому, не совсем со мной согласна. Но не возражает – пытается понять меня; смотрит прямо в глаза, и я все лучше могу разглядеть ее.

То, что сразу показалось мне во внешности ее недостатками, перестает быть ими: и чуть крупноватые зубы, и чуть отвислая нижняя губа – да все это как-то очень и очень в меру, – настолько, чтобы лишь составлять особую прелесть ее лица. И все время – внимательный взгляд и мягкие теплые искорки, когда она улыбается, и дивно подвижный рот. Смотрел бы и смотрел на нее, не отрываясь. Девочка она, безусловно, интересная: очень-очень многое успела прочесть.

– Мне удается после того, как стала работать в библиотеке, одной из первых прочитать все новинки, которые к нам туда поступают.

– Завидую. А я только недавно «Мастера и Маргариту» сумел прочесть.

– По-моему, совершенно потрясающая вещь.

– Конец жуткий только.

– Да? Почему?

– Помните: их конец – Мастера и Маргариты? Навсегда вместе, но при этом абсолютно отрезанные от всех и всего, замкнутые друг в друге. Ведь это же так страшно; страшней того, что пишет Кафка, – все одно и тоже: без движения, без развития – без будущего.

– Действительно. Странно, я почему-то не поняла это тогда. А Кафку я, к сожалению, до сих пор еще не читала.