Борис Мир - Present Perfect Continuous

– Нет лишнего билета? – спросила она спешившую мимо девушку; та мотнула головой – и я сразу сказал:

– Есть один лишний, – и она сразу повернулась ко мне. Еще несколько человек бросились, пытаясь опередить ее:

– Мне, мне продайте!

– Продан, продан уже. Идемте, там мне отдадите деньги – а то билет сейчас вырвут. – Она благодарно посмотрела на меня.

Когда сели, протянула мне рубль.

– Потом: у меня нет сдачи, – соврал я.

Журнал был интересный – «Иностранная хроника», а сам фильм – черт те что. Я в середине не выдержал, сказал:

– Да: о-очень жалостливый фильм!

– Разве? – сразу откликнулась она.

– Весьма: жутко жалко – себя, дурака, что попал на такой. – Шуточка довольно затасканная, но сработала – она засмеялась:

– Правда: чушь!

– Дикая! Едва ли дальше может быть лучше. По-моему, стоит уйти. Вы как? – Она кивнула. Пригнувшись, выбрались из ряда.

– Сколько я вам должна? – спросила она на улице.

– Да, по-моему, я вам теперь должен за такой.

– Но…

– Да все равно, у меня нет сдачи. Извините, что у вас за книга? – прикинулся я: отлично видел, что «Воспоминания современника» Прахова, которую читал давно еще.

Она протянула мне книгу, и я сделал вид, что с интересом просматриваю ее.

– О, о художниках, расписывавших Владимирский собор в Киеве. Интересно! Собор потрясающий.

– Вы его видели?

– Да. А вы?

– Нет, к сожалению! – Очень неплохо: то, что надо – на эту тему я могу говорить таки неплохо.

Как раз перед командировкой в Киев я нашел в библиотеке «Соборъ Св. Владимира въ Киеве», дореволюционного еще издания, и выписал оттуда, кто что там расписывал. С блокнотом, где были эти записи, потом ходил по собору и давал пояснения таким же, как я: никаких путеводителей там не было.

– Один из подошедших к нам оказался церковным старостой собора: подарил мне фотографии запрестольных росписей – их могут видеть только священники и убирающие в алтаре.

– Красивый он?

– Очень. Даже когда там полумрак: очень впечатляет. Только мозаичное изображение Богоматери с Младенцем, из-за того, что в соборе оно на золотом фоне, по-моему, сильно уступает в выразительности его же живописного в Русском музее – на черном фоне, оттеняющем идущий от нее свет.

– Да? – она явно с интересом слушала меня. И я воспользовался этим – предложил пойти в Пушкинский музей либо в Третьяковку. Она сразу выбрала Пушкинский.

– А вы пешком ходить любите? Можно дойти пешком – по бульварам.

– Конечно: погода чудесная.

Мне казалось, бульвары долго будут тянуться один за другим. Увлекшись разговором, я незаметно перешел на свой привычный темп. Заметил это уже у Никитских ворот.

– Не загонял я вас?

– Нет еще, – она улыбнулась.

– Если опять побегу, скажите «тпру».

– Ну что вы!

– Учтите: другого выхода нет.

– Тогда, может быть, скажу, – она снова улыбнулась.

Сегодня погода – настоящая летняя, и в музее не слишком много народа. Начинаем осмотр с самого начала – с Древнего Египта. Последнее время я все больше предпочитаю его искусство греческому: оно кажется более выразительным, несмотря на условность поз – мне созвучней плавное изящество линий египетских фигур и, особенно, легкие улыбки женских лиц. И что-то общее с ними я вдруг обнаруживаю в улыбке моей спутницы.

Когда она улыбается, в ее карих, почти одного цвета с ее волосами, глазах мягко вспыхивают теплые искорки. Вообще она очень сдержанная, воспитанная. Только улыбка – главным образом, глазами. И рот, немного большой, со слегка выпяченной нижней губой и чуть крупноватыми зубами, очень выразительный – выдает движение ее мысли и чувства. Та же грациозность и внутреннее изящество – фигур древних египтянок.

Мы говорим очень мало, – ходим и смотрим. В следующих залах она внимательно рассматривает каждую картину – как я когда-то. Теперь мне здесь все знакомо: я обвожу глазами зал и задерживаюсь лишь у самых любимых картин, поджидая, когда она подойдет ко мне.

– Вам эта нравится?

Я молча киваю. Она небольшая – «Младенец Христос» Сурбарана. Ребенок лет четырех – отнюдь не херувимчик: не очень-то красив, в длинной рубашке из грубой ткани, прямые не чесаные волосы. Явно – дитя совсем простых, бедных родителей. Но эта улыбка и какой-то теплый свет, исходящий из маленьких лучистых глаз, руки, протянутые вперед. Что он хотел сказать, испанец Сурбаран, изобразив маленького Христа таким? Что каждый ребенок – это Христос, в том лучшем понимании, что вкладывалось в его образ, – пусть даже ребенок этот и некрасив, прост и беден? Он, должно быть, любил их – детей, этот художник.