Юлия Харченко - Прошу и обещаю. Повесть

– Они не беспокоят тебя?

– Нет-нет, заходи, – пригласил я ее.

– Ты будешь ужинать внизу или попросить, чтобы принесли сюда? Я сегодня приготовила макароны бешамель, как ты любишь, и печень по-александрийски.

– Наверно, я поем тут. Спасибо.

– Один или с Хассаном? Он скучает по тебе, жалуется, что папа не уделяет ему внимание, как раньше.

В это мгновение один из детей покраснел и выбежал из комнаты.

– Ты не должна была при нем этого говорить, – непроизвольно выронил я.

– Ты прав, но с самого утра я не могу поймать тебя. А ребенок чувствует, что с тобой что-то не то. Позвонить твоей матери? – похоже, каждая из женщин считала мать Ахмеда универсальным лекарством, от всех проблем.

– Нет, не беспокойся, просто я устал немножко и неважно себя чувствую.

– Я вызову врача.

Второе спасительное средство – пронеслось у меня в голове.

– Не нужно. Я просто устал и мне надо побыть самому. Пусть мальчик покушает со мной, если хочет.

Она окинула меня странным взглядом и вышла из комнаты. Наверно этот малыш действительно особенный, если он назван в честь любимого отца. Первый в арабской семье – старший и самый дорогой ребенок, наследник.

В комнату через пару минут вошел, опустив голову и нахмурившись, мальчик. Мне он показался избалованным мальчишкой с сердитым выражением лица, однако заметив мою улыбку, принял ее за одобрение, или проявление отцовских чувств, и бросился ко мне. Я обхватил его руками, он прижался к моей груди:

– Ты утром не пришел поцеловать меня, и не зашел, когда вернулся, спросить о моих занятиях.

– Прости, Хассан, хабиби, я сегодня не в себе.

– Ты не зайдешь вечером пожелать спокойной ночи?

– Обязательно, Хассан!

– Отец, твой запах… он какой-то иной. Как прошел твой день? Ты заключил сделку?

Вот кто был доверенным лицом Ахмеда, его маленький сын. Он воспитывает его, чтобы изначально поставить его во главе компании.

– Ты мне обещал сегодня рассказать как стать богатым и успешным.

– У меня как-то вылетело из головы. В первую очередь ты должен окончить школу, и поступить в университет.

– Нет, ты говорил, что главная книга жизни – Коран. Школа не главное, главное всегда молиться и просить, и Бог даст, если будешь праведным мусульманином.

– Ну да, ты все сам знаешь.

– Сегодня ты мне обещал показать, кто такой персонал и как им не стать, как быть хозяином, но при этом оставаться мусульманином.

– Мне кажется ты еще не готов к этому.

– Отец, ты сам говорил, что я уже готов, ты забыл? Ты устал, наверно. Ты почитаешь мне Коран на ночь?

– Я постараюсь.

– Ты все еще любишь меня? Я твой любимый сын или ты передумал?

Я посмотрел на этого маленького растерянного человечка. И вдруг разглядел в нем меня. В прямом смысле настоящего меня. Если бы кожа и волосы были чуть светлее, он был бы тем же мальчишкой, который глядел на меня с моих детских фотографий. Надо не забыть и посмотреть на фотографии Ахмеда, посетила меня идея. Огромный портрет, висевший посреди комнаты, с изображенным на нем человеком в длинной белой рубашке – галабейе, который не был ни в чем схож со мной, возможно, был портретом не Ахмеда, а прежнего хозяина дома – его отца. А в зеркале, висевшем в ванной, я видел самого себя, но каким видели меня другие обитатели этого дома, я не знал, ведь это был только сон. Но было бы любопытно узнать человека, с которым я имел практически одинаковое лицо, форму носа, разрез и расположение глаз, даже худощавость и ямочку на подбородке. Я вспомнил о невольно возникающих не свойственных мне действиях, движениях, привычках хозяина дома, как какие-то инстинкты, вырывающиеся из глубин моего сознания и охватывающие меня. Я свободно владел арабским языком, даже местным диалектом, непроизвольно падал на колени во время намаза, под завывание имама, читал в голос молитвы, идеи и некоторые предположения срывались иногда с моих уст. Все это говорило, что часть моей души или тела принадлежали не мне, или попросту я в не своей оболочке, возможно, этот человек – я, а не мой двойник. Может быть, им был бы я, если бы моя пра-пра-прабабушка вышла бы замуж за другого человека. Меня осенила еще одна мысль: по логике вещей, если для меня как родной разговорный арабский язык, я смогу и прочитать Коран ребенку на ночь, как он просит. Я вспомнил, что когда вошел в столовую, где висели картины с позолоченными буквами, я понял, что это строки – суры из Корана. Я спустился в столовую. Одного взгляда было достаточно, чтобы разобрать написанную фразу, гласившую: «Аллах – лучший хранитель и милостивейший из милостивых», и на следующих: «Аллах красив и любит Он красоту», и «Слава Аллаху».