Татьяна Чебатуркина - Долг платежом красен

– Кто эта женщина? – прошептала Нина. – За что ее так наказывают?

Денис поставил картину на стул:

– Если бы можно было вернуться лет на десять назад, когда я считал высшим шиком не лезть к человеку в душу, и самонадеянно изрекал истины, открыто подсмеиваясь над своим юным другом! Понимаешь, Нина, мне нравилось наблюдать, как постепенно на серый невзрачный холст Константин набрасывал вроде бы произвольные мазки самых невероятных красок, и через час затаенного сосредоточения вдруг в самом уголке картины начинала раскачиваться вполне реальная гроздь лесного боярышника. Или явственно струиться вода в реке. Это чудо создавалось на моих глазах, и я не лез к Косте с расспросами, чтобы не спугнуть его творческое самоотречение от действительности в этой штатной мастерской. В отличие от своей собственной манеры болтовней создавать соответствующую атмосферу происходящего события. Эта девушка – тоже плод его изнурительных таинственных сновидений. У Кости никогда не было натурщиц, с которых он мог бы списать свой образ на картине. И на мои не очень приличные намеки по поводу приглашения в дом соответствующих женщин, он просто отмахивался от меня со смехом: «Зачем они мне? Дама моего сердца и так неразлучна со мной каждую ночь. И ты второй, кто с ней знаком». И у меня не хватило смелости тогда спросить, кто она.

– Денис, я больше не могу видеть откровения других картин! Это какое-то наваждение! После ужаса этой картины не хочется жить!

И тут случилось невозможно. Денис властно схватил ее за плечи, притянул к себе и, больше не сдерживаясь, впился в ее губы нетерпеливо, жадно, стремительно. Эта мужская решительность сначала заставила вздрогнуть, дернуться, но пьянящая опытность его губ и жар тела, женская привычка подчиняться более сильному и привлекательному мужчине, унесли Нину на секунды в давно позабытое состояние восторга и неги, когда, подчиняясь естественному зову плоти, женщина теряет голову, не думая о последствия.

Диван был рядом, они были одни в этой непостижимой близости, и, в последствие, вспоминая эти минуты, Нина отчетливо понимала, что оба хотели тогда отдаться этой вспыхнувшей страсти. Но Денис опомнился, почувствовав инстинктивно, что один половой акт может так и остаться последним, если эта неиспорченная городской многоопытностью сексуальных отношений молодая женщина утром сбежит в свой живописный деревенский рай, проклиная подлеца из-за границы. И, в первую очередь, себя за то, что изменила своим твердым принципам отдаваться мужчине только по большой и верной любви.

– Ниночка, ты права! – Денис Иванович нехотя отпустил Нину из сильных и уверенных рук. – Завтра будет новый день! И я рад, что мы с тобой стали ближе! Вот возьми, моя дорогая, этот запечатанный сверток. В нем ты найдешь откровения Ирины Александровны! И очень прошу: несмотря на то, что ты прочитаешь даже что-то неприятное, дождись меня завтра утром. У меня все время такое чувство, что ты исчезнешь навсегда. Мне еще очень многое нужно тебе сказать.

Нина, искупавшись в душе, вытянулась на жестком диванчике. Усталость от такого непривычно растянутого дня звала в мягкую постель, но на журнальном столике рядом с сумочкой лежал плотный белый пакет с новыми загадками или, наоборот, с разгадкой странных картин так рано ушедшего из жизни талантливого художника. Закрыла глаза и тотчас улетела в воспоминания пьянящего восторга от неожиданного поцелуя, мягкой близости жаркого, возбужденного тела сильного малознакомого мужчины, которому она была готова отдаться в чужой странной комнате.

«Больше это не должно повториться! И хватит дрожать в ненасытном желании пролить свою негу и чувственность на первого встречного мужчину! По-другому это называется ветреная женщина, или даже хуже! Что он теперь о тебе думает? Шалашка, как и все одинокие бабы без мужиков! Ага, стыдно стало? Так тебе и надо! Господи! Прости мне все прегрешения вольные и невольные, прости мне мою слабость!».

Руки дрожали, когда маникюрными ножницами и перочинным ножом вскрывала толстую ватманскую бумагу упаковки. Невольно запершило в горле, когда раскрыла сиреневую кожаную обложку толстой общей тетради. И время остановилось, когда погрузилась в откровения одинокой женщины, изливающей на потертых страницах альбома-дневника всю свою любовь и боль к единственному сыну.

«Неужели мой мальчик болен? Откуда свалилась на него эта бредовая напасть непонятных сновидений? Это я виновата, что обрадовалась, когда мужу предложили поехать на работу в Индию в качестве представителя крупнейшего завода. Два года в этой непредсказуемой стране, посещение буддийских храмов в Тибете, путешествие на машине по городам, древнейшая культура, языческие праздники, танцы со смыслом – именно тогда в неокрепшей душе пятнадцатилетнего подростка, вероятно, и произошел сбой в восприятии ценностей мира. Маме, то есть мне, было некогда, лечила чужих детей в госпитале, опасаясь, только, чтобы сын не познакомился с наркотиками – бичом современных стран Востока. Папа пропадал на строительстве крупнейшего химического комбината, а сын погрузился в изучение различий множества индийских религий, потом основ йоги и заразился теорией реинкарнации. Он с таким воодушевлением расписывал нам подробности идеи перевоплощения в редкие часы общения все семьей, но мы тогда легкомысленно отмахивались от подростка, в душе которого произошел крутой, поначалу незаметный переворот, который сломал его позже.