Волга Муталиева - Лилии и Маяки

Музыканты наяривали все интенсивнее, они уже скинули пиджаки, с лиц капал пот, глаза изрыгали ритм и пламя!

Даже жена владельца «Морского конька» закрыла ноутбук и уже еле сидела в кресле первого ряда, отхлебывая пиво и пританцовывая ножкой. Ее багровый муж пил огромными стаканами, неосмотрительно смешивая пиво и ром, следом виски с товарищами из другого конца бара, потом снова ром с музыкантами в коротких перерывах между треками, и снова освежался охлажденным пивком с супругой. Его руки исполняли трясучку человека в агонии. Казалось, еще стаканчик, и его увезут в госпиталь Хирабхай Мемориал. Ближе к полуночи затряслись и коленки, и его жена на танцполе. Гитарные рифы вырезали любого бездействующего в зале, поднимали и затягивали, как тягун, опасное для пловца прибрежное течение. Музыка смешалась с алкоголем, сигаретами, маслом для жарки, уставшими фруктовыми нарезками и влажными поцелуями публики. Все бултыхалось в миксере пляжного бара «Морской конек», подача была безостановочной, лед в стакан этого грандиозного коктейля залетал откуда-то из-под крыши, босые и полуоголенные люди скакали и пели, запивали ночной жар и терлись потными и сладкими руками, прилипали и накалывались ногами, обнимались и фотографировались.

Кэтти к тому времени уже не знала, как избавиться от длины сарафана, так и сяк пыталась завязать и закрепить подол, боролась с ним время от времени, иногда забывая о духоте и помехах. Ее руки больше часа изображали свои собственные вертикальные танцы, символические движения и манящие взмахи. Ноги, как пружины, подкидывали ее фигурку вверх, выше и ниже, левее и правее, вокруг своей оси, навстречу в разомкнутые объятия Хэма. Он периодически делал остановки, усаживался на диванчик, покуривал и довольно наблюдал за ней, радостно и уже хрипло распевающей развеселые шлягеры и выпивающей ледяную «Куба Либре». Она вела себя как совсем девчонка, школьница, убежавшая от родительского контроля. Хэм любовался ее танцевальными па и как будто бы фуэте, наслаждался тем, что она захлебывается счастьем ничегонеконтролирования, просто живет в ритме испанской гитары и всеобщего как будто бы грехопадения, плещется в алкогольных парах, не задетая дымом марихуаны.

Он снял несколько видеороликов, чтобы вместе посмеяться за завтраком. Кэт настаивала на фотографиях. Они сделали много умилительных фотографий с пьяными глазками, страшными рожами, к ним примыкали разухабистые старички, размахивали косами парни-акробаты. Вся эта мешанина отдыхающих отдавала команды на своих языках, управляла группой, смотрящих в объектив, обнимала за скользкие шеи и пыталась застывать в гимнастических этюдах.

Утро обещало быть и трудным, и веселым, и шумным.

Выступление ансамбля заканчивалось несколькими медленными композициями. Хэм ловко и осторожно вытащил Кэтти из толпы счастливых танцующих собутыльников, притянул к себе, обнял и поцеловал в лоб: «Какая же ты еще девочка. И я так сильно тебя люблю!». Они покачивались в объятиях еще несколько минут под угасающую мелодию. Она остывала от диких танцев, он разогревался от осознания своего счастья и удачи, которая ему улыбнулась после долгих лет неудач на любовном фронте. Мысленно он благодарил небеса за шанс быть с ней.

Концерт был окончен, аплодисменты не затихали, все возможные бисы были исполнены. Хозяин бара посапывал в кресле первого ряда столиков. Его жена объявила артиста, играющего на ханге медитативный репертуар. Музыканты зачехляли инструменты, собирали предметы одежды, в порыве разбросанные по всей сцене. Посетители допивали напитки и докуривали свои нирдоши.

Звуки ханга подгоняли Кэт и Хэма на поиски мотоцикла на пляже.

Стала различимой кромка моря и неба. Лодки погасили свои фонари. Светало.

Хэм расплатился с Анандом, оставив щедрые чаевые. Официант пожелал спокойной ночи. Проверили, ничего ли не забыли на диване. Обнявшись, вышли в холодный белый песок засыпающего Арамболя.

3

Звук мотора разрывал в клочья гоанское безмолвие. Хэм протрезвел и слегка озяб в предрассветной прохладе от ветра с гор и низин. Кэтти жалась к нему что есть сил, крепко сцепив руки у него на груди, лепетала всякие смешные шуточки и пересказывала обрывки услышанных сплетен поселка, в котором они теперь будут жить какое-то время. Их смешки и междометья улетали длинным многоточием в ночную тишь, растворяясь в оливково-оранжевом небе, таком чудесном, таком ароматном, таком безветренном и наполненным предвестниками давно забытого счастья.