Марк Довлатов - О дивный старый мир. Эротическая антиутопия

– Ну я сплююу! – девушка повернулась на спину, забросила руки наверх подушки, но глаза не открыла.

– А кофе стынет, – Майкл раздвинул ноги девушки, уселся меж ними, дотянулся до подноса, сдернул полотенце, взял круассан, окунул его в варенье и повозил по животу, опустил ниже, пощекотал им клитор, пальцами левой руки раскрыл губы и вставил круассан внутрь.

– Ну щекотно!

– А так? – он вынул круассан, опустил голову и языком слизал варенье – девушка дернула ногами и свела бедра.

– Вот задушу тебя сейчас – будешь знать как!

– Ну погоди, я голодный, дай хоть поесть напоследок, – Майкл положил круассан на живот девушки, раздвинул руками ее бедра и улегся между ними. – Ты сегодня клубничная.

– А вчера была другая?

– А вчера была банановая.

– Точно! А тебе какая больше нравится?

– Настоящая. Узнаваемая.

– А зачем же ты мажешь?

– Люблю, когда ты вся извозюканная. Когда по тебе течет густая жидкость. Что-то мне это напоминаем. Смутно.

– Вот палучишь щас у меня – будет тебе смутно!

– Сладкого? – Майкл откатился на бок, взял круассан и отгрыз от него добрый кусок.

– Ну ты что! Я уже тоже голодная! – девушка сдвинула бедра, потерла их друг о друга и раздвинула опять. – Давай!

Майкл тихонько провел мягким тестом по блестящим губам, раздвинул их и приник к ним, не отрываясь, поднял руки и поймал пальцами соски, потянул их; ноги девушки задрожали, задергались, напряглись, вытянулись, пружина оргазма подбросила ее вверх, она сжала бедра, шумно выдохнула и распласталась на кровати.

– Хочешь сока, маленькая?

– Ужасно хочу!

– Апельсинового?

– А у тебя другой есть?

– Есть и другой. Но сначала попей, – он нагнулся, достал стакан с подноса и подал девушке – та выпила его залпом.

– Все! Есть хочу! И кофе! Со сливками! И круассаны! С вареньем!

– А сливки в кофе или так?

– Ну ты паскуд какой!

– Вот она награда.

– Ну погоди, мой хороший, ну щас, дай пожую сначала. Вкусно!

– Сам испек. Наелась?

– Ну давай уже его. Торчун мой любимый. Иди сверху ко мне. Я так себе лежу, отдыхаю, ем круассан, а он тут попался, ну мы и его… Нравится ему? Ну, ну, не спеши, ну куда ты рвешься… ууда… Ну вот! Прямо в рот! Давай еще кофе скорей! И сливок добавь!

***

Он был совсем маленьким, в руках у него была красная пластмассовая лопата, которой он усердно рыл песок в песочнице – строить ничего не строил, а просто переносил с места на место и с удовлетворением высыпал; бабушка сидела неподалеку на скамейке и вязала шарф. Он был в песочнице один, двигался по ней зигзагами, ощущал себя полным хозяином, вонзал лопату в песок, поднимал обеими руками на уровень лица, разворачивался и высыпал, следя, как ветер разносит его вокруг. Над головой шелестели листья каштана, сквозь них почти не было видно неба, чирикали воробьи, солидно каркали вороны. К песочнице подходила женщина, она вела за руку девочку в голубых джинсиках и белой курточке с капюшоном, на ногах у нее были розовые кроссовки, ногти были покрашены красным лаком. Женщина отпустила руку девочки и присела на скамейку. Девочка подошла к песочнице и остановилась, потом зашла внутрь. Он с удвоенным рвением взялся рыть песок и рассыпать его вокруг, пока не услышал голос бабушки: «Ну-ка прекрати! Засыплешь глаза девочке! Дай ей лопатку, видишь, ей покопать хочется». Лопатку отдавать было жалко, как царский скипетр, он выпрямился и оглядел претендентшу: медно-золотистые волосы стянуты белым бантом в высокий узел, курносый нос слегка покрыт веснушками. Она подняла руку и тихонько потрогала его за плечо, в глаза ему попала розовая бирюлька на зиппере ее курточки, он взялся за нее и потянул вниз. Девочка поймала его ладонь и повела вниз, курточка распахнулась, и под ней оказалась белая маечка с медведем, едущим в коляске. Он погладил картинку и радостно закричал: «Мишка! Мишка!»

Михаил медленно выходил из сна. Там же еще что-то написано было, на майке. Вот, La fete, точно. Она вся была такая праздничная. И она тебя первая потрогала. В душе у него было тепло, он расплющил глаза и уставился в старые шелковые желтые бабушкины шторы, усыпанные золотыми рыбками. Он порылся в памяти, никаких воспоминаний, связанных с песочницей не нашел, но ощущение, что он знает эту девочку, только укрепилось. Где-то же она есть, сейчас. Узнать бы. Живешь тут один. И поговорить не с кем. Ну пошли на работу собираться, там с Сан Санычем и поговоришь.

Он жил в бабушкиной квартире, на четвертом этаже старого дома, в однокомнатной квартире вот уже два года. Университет он бросил после третьего курса, потынялся по разным работам и осел в Пункте по приему вторсырья: никто не полоскал ему там мозги, он жил в своем мире, часто на своем Острове, был Робинзоном Крузо, бродил по лесам с попугаем на плече, следил из зарослей за высадкой пиратов, отбивал у них прекрасную пленницу и жил потом с ней в пещере. А если надоедало на острове, он становился д’Артаньяном, бродил вечером по Парижу, дырявил шпагой гвардейцев кардинала и спасал Констанцию. В школе он записался в кружок по изучению французского языка, позже прочитал рассказ М. Веллера «Хочу в Париж» и незабвенный «Праздник, который всегда с тобой»; Гугл помог ему это увидеть на карте и представить. Любимым занятием его было рисовать в уме маршрут: от Нотр-Дам, потом Сорбонны, вверх, через Люксембургский сад, мимо памятника Нею, на бульвар Монпарнас, дойти до «Ротонды», усесться за столик на террасе, вдохнуть запах кофе… Бабушкина кружка с «Нескафе» на маленькой кухне грела руку, сигарета дымилась в другой – перенестись из Мухосранска в Париж было для него делом одного мгновения. Сан Саныч, его шеф, часто гыркал на него и заставлял вернуться на грешную землю, тогда Михаил в следующий раз делал его кардиналом Мазарини и заставлял трепетать перед блестящим клинком из толедской стали.