Омар Гаряев - Душечка

Иван Ильич, сам служивший рядовым и будучи хорошо осведомлён о нравах, царивших в русской армии, ответил:

– Хорошо. Я сделаю запрос в его часть. У вас письмо его с собой?

– Да.

– Дайте мне его.

– Вот пожалуйте.

– Так… адрес есть. Я сделаю запрос командиру части и возьму это дело лично на контроль. О дальнейшем ходе дела вы получите письмо из канцелярии. Можете быть свободны.

– Благодарствую, Ваше Превосходительство, век помнить буду!

Мужчина отвесил поклон и вышел.

Следующим посетителем был мужичонка в поношенном армяке*, с бородой и обветренным лицом, покрытым сетью мелких морщин. Он поклонился при входе, держа в руках грешневик*, затем, прежде чем сесть потоптался, поклонился и сел.

– Слушаю вас.

– Я, так сказать по надобности пришёл, Иван Ильич.

Бургомистр удивлённо посмотрел на посетителя, так как по имени – отчеству его звали только в не служебной обстановке.

Стремясь рассеять удивление градоначальника, проситель пояснил:

– Я знавал вашего отца, Илья Степановича. Много лет работал у него ещё с мальчишечьих пор. Да. Царство ему Небесное! Хороший был человек. А теперь вот кучером работаю у одного помещика. Может, слышали, Абрикосов фамилия?

– Как же, слыхал, фамилия известная.

– Ну так водь. Помещик энтот оказался лютым бабником. Жена у него есть, да две дочери. Всё чин чинарём. Но на поверку оказалось, что портит он девок своих, кто в услужение попадаютъ. Супруга его ничего не знает, и он им всё велел никому не жаловаться, иначе говорит «выброшу из дома, как щенят сучьих», – так дословно слова передаю его. Те плачут, а он пользуется положеньем их. Тябает то одну, то другую. А девоньки все молоденькие, все как на подбор, с шестнадцати лет из деревни в свой городской дом привёл. Одна плачет в сенях, так я и узнал. А дома в деревне сами знаете чего. Родители рады не будютъ. В их понимании дочь в достатке живёт, работа не в поле, подай – принеси и только. Помой и вытри. Как быть то, Иван Ильич? Знаю вас, наслышан, великодушный человек, в обиду не дадите.

Его Превосходительство откинулся на спинку стула, вздохнул и сказал следующее:

– Ты… как тебя величать?

– Фома.

– Ты Фома ступай назад и скажи девонькам, чтоб молчали, язык за зубами держали и терпели. Такова их доля, раз попали в полон, словно птицы в клетку. Я подумаю, что можно сделать. Дело деликатное, знаешь. Я подумаю. Ступай. И больше не приходи. А в деревне им и правда, делать нечего. Про меня им ничего не говори. Между нами пусть останется дело это. Жаловаться некому. Ни прокурору, никому. Никто за них не вступится. – Затем вздохнул, посмотрел на часы, выпрямился. – А я что-нибудь придумаю. Иди. Ступай.

Мужичок встал, отвесил поклон и вышел.

Часы показывали без пятнадцати одиннадцать, Иван Ильич встал из-за стола, потянулся и подошёл к окну.

За окном стояло лето, одно из череды похожих. «Пройдёт июль, а там август и осень недолго», – подумал он. Его размышления прервал стук в дверь. Затем дверь отворилась.

– Ваше Превосходительство, можно ли?

– Да, проходите!

Обернувшись, Иван Ильич увидел вошедшую даму, хорошо одетую и в шляпе.

– Присаживайтесь, – сам он сел напротив. – Что вас привело ко мне в столь ранний час? – позволил он себе пошутить, зная о привычке господских жён раньше обеда не выходить из дому и не принимать гостей.

– Ах, Ваше Превосходительство, если б вы знали, на что приходится идти нам, жёнам прославленных офицеров, убиенных на полях сражений ради Отчизны! Выслушайте же меня пожалуйста.

– Да, да, пожалуйте.

– Я, вдова известного в определённых кругах поручика Ледановского. Он служил в Семнадцатом Гвардейском полку, который участвовал в сражениях с Бонапартом.

– Кто, ваш муж?

– Нет, полк.

– Ах, простите, ну-те-с, продолжайте.

– Мой муж тогда был слишком молод, и мы были ещё не знакомы. Он служил на Кавказе близ Мариуполя.

– Позвольте, госпожа…

– Мадам Ледановская.

– Хорошо, мадам Ледановская. Позволю заметить, что Мариуполь – это не Кавказ. Ну да ладно, что с ним стряслось?

– С кем?

– С вашим мужем. Вы ведь за него пришли просить?

– Вовсе нет. Мой муж упокоился с Богом, Царство ему Небесное, во веки веков, аминь, – она перекрестилась, закатив глаза.

Я пришла просить за себя.

– Ах, вот как, простите, я вас внимательно слушаю.

– Мой муж был боевым офицером и награждён орденами… эти башибузуки снесли ему голову, – она всхлипнула и достала розовый шёлковый платок с эпиграммой в углу, вышитой красными нитками «О.А.»