Амрита Альгома - Простая история. Том 3

Шевельнулась рядом с Джефом Николь, посмотрела на него. Вопросительно и серьёзно. Значит, Господь дарует конкретного человека, чтобы выразить свою любовь ко мне, так, Тед?

Вскоре брякнул колокольчик, прошёл отец Вильхельм. Встав у алтаря на колени, он постоял некоторое время. Джеф думал, что он просто задумался и молится, но подошёл Теодор и аккуратно окутал плечи отца Вильхельма длинной широкой полосой ткани, украшенной поблёскивающей вышивкой. Отец Вильхельм стоял, склонив голову и в прозрачной тишине было слышно бряканье застёжки. Потом он медленно поднялся, обошёл алтарь, чтобы быть лицом к людям, поднял обеими руками, обернутыми полами накидки, дарохранительницу и перекрестил всех молящихся. И ушёл. И унёс с собой это ощущение.

– Зачем он руки завернул? – Тихо спросил у Николь Джеф.

Николь вздохнула, словно оторвалась от трудного дела, выпрямилась, оглядывая храм и ответила:

– В знак того, что не он, а сам Христос благословляет нас.

– Пойдем перейдем вперед? – Предложил тихонько Джеф, устав стоять на коленях в тесноте.

Да, со скамьями тут явно дело худо обстоит. Ладно, сам Джеф: у него всего лишь рост вкупе с длинными ногами, а что делать тем, масса которых не позволяет пролезть на скамейку, а стеснительность не позволяет пройти вперед, туда, поближе к алтарю? Там ноги есть где поставить, только на колени приходится вставать прямо на пол, а не на деревянную подставку. Там обычно Стив устраивается – ему плевать на стеснительность, лишь бы места было много. Смешно, кстати, Стив тоже стал сюда по воскресеньям ходить. Вспомнил свои католические корни, что ли? Или просто понравилось?

Николь молча поднялась и перешла вслед за ним туда, где ему удобнее.

– Давай вообще здесь всё время сидеть? – Предложила она.

Джеф только кивнул, блаженно расставив ноги и удобно опираясь о колени локтями. Вскоре пришёл Теодор и принёс с собой объёмный рюкзак. Он бережно поставил его на скамью и сел рядом с Джефом. Оглядел их обоих.

– Когда ты едешь? – Спросил он.

– Сейчас, – сказал Джеф.

Показал глазами Теодору на Николь. Тот кивнул, едва заметно. Джеф осторожно взял руку Николь, перебирая её пальцы и чувствуя их холод и поцеловал их. Николь тихо всхлипнула. Рванулась к нему, как только он шевельнулся, прижалась, уткнувшись лицом в его щеку и вся дрожа. Шепнула еле слышно:

– Возвращайся скорее. Я тебя жду.

– Жди, – согласился, тоже тихонько, Джеф. Он никогда не знал, что ему нужно ответить на такую оголённую фразу. – Мне так легче. И береги себя.

Теодор помог ему надеть на плечи неудобный рюкзак. Джефа поразила невесомая нежность его ноши. Словно за спиной у него лежит в рюкзаке пара крыльев, и она чуть-чуть приподнимает его над полом. Николь, не шевелясь, сидела и смотрела, как он одевается. Бледная, с дрожащими губами, вцепившись в скамью. Джеф наклонился к ней, осторожно взял её лицо в ладони, поцеловал, шепнув сорвавшимся голосом:

– Я люблю тебя, помни.

Он ушёл, Николь осталась, ломая себе пальцы и кусая губы от отчаяния. Отец Теодор отвёл её наверх, где она могла выплакать ему свои слёзы. Она даже не рискнула просить Марину отпустить её с Джефом, так же, как не рисковала просить остаться у него иногда. Это было вне пределов дозволенного, даже Мариной. Там, наверху, в комнате с голыми стенами она могла реветь при отце Теодоре не стесняясь и не боясь кого-либо потревожить, пока не устанет. Тед гладил её по голове, обнимая сотрясающиеся плечи, шептал что-то успокоительное. Но слёзы так долго текли и текли, и рыдания никак не стихали. Наконец, когда она просто устала, отец спросил:

– Ну, что так тебя расстраивает?

– А вдруг он не вернётся? – Шепнула совсем охрипшая от рыданий Николь.

– Так ты молись, не теряй время на слёзы, – посоветовал он.

– Не могу, – покачала она головой. – Со мной что-то случилось. Когда мне плохо, я не молюсь. Я честно пытаюсь отдать Богу свою боль. Я тогда чувствую Его, как Он велик, Он смотрит на меня так ласково! Он так хочет мне помочь, разделить мою боль, я чувствую это. У Него получается, но Он такой огромный и моя боль так похожа на боль других, и она заполняет Его вместе с болью других, и Ему так больно, что мне становится ещё хуже, это всё переполняет меня. И потому – и не плакать не получается, и молиться не получается. Я просто сижу и ощущаю, как вся эта боль и моя, и Его пропитывает меня. И это страшно. Раньше я была этому рада. Заполниться вот так и умереть. А сейчас мне так страшно! Если я заполнюсь и умру, в мире станет только больше боли: потому, что Джеф… и мама, бабушка с дедом… и даже папа… они… Я не хочу заполниться вот так сейчас, я не могу так заполняться, это несправедливо.