Маргарет Пембертон - Богиня

– Где Видал? – спросила Валентина, выйдя за кулисы после первого акта.

– Его куда-то вызвали, – сообщил Саттон, игравший роль ее мужа.

Валентина недоуменно нахмурилась. От сегодняшней премьеры так много зависит. Их карьера. Будущее. Вся жизнь. Что может быть важнее этого?

Во время второго и третьего актов ее тревога усилилась, но когда наконец занавес упал, беспокойство было вытеснено опьяняющим триумфом. Таких громовых оваций еще не слышали стены театра. Зрители вскакивали, аплодировали, кричали.

– Браво, Валентина! Браво, Ракоши! Ва-лен-ти-на! Ва-лен-ти-на!

Аплодисменты все усиливались, оглушая ее. Эти мгновения принадлежали ей и Видалу. Валентина с сияющим лицом побежала за кулисы, протягивая руки.

– Видал! Видал!

Занавес поднимался и опускался, но сцена оставалась пустой. Саттон сжал ее пальцы. В его темных глазах застыл ужас. Несколько минут назад его позвали к телефону.

– Он мертв, – пробормотал Саттон, не веря собственным словам. – Валентина, Видал мертв.

Аплодисменты по-прежнему гремели; в зале неистовствовали и вызывали ее на сцену. Валентина не вскрикнула, не заплакала, только окаменела, превратившись в прекрасную статую с мраморно-белым лицом. Вокруг нее раздавались рыдания. Саттон обнял ее за плечи. По его щекам потекли слезы.

– Где Александр? – безжизненно спросила Валентина.

– Ждет на улице. Лейла вывела его из театра.

– Что сказала полиция? – так же бесстрастно обратилась она к Саттону.

– Машина Видала разбилась на шоссе. Они едут сюда, чтобы поговорить с тобой.

– Давай я налью тебе чего-нибудь, дорогая, – предложил кто-то.

Чьи-то руки накинули ей на плечи норковое манто. Валентина покачала головой. Она не хотела пить. Не желала никого видеть, слышать пустые слова утешения. Когда она направилась к выходу, ни у кого не хватило дерзости последовать за ней.

– Иисус милостивый, – шептал Саттон, вытирая глаза руками, пока помреж пытался успокоить бушующую публику.

Валентина не вернулась в гримерную. Не переодев платья изумрудно-зеленого бархата из последнего акта, она ступила в ночь.

Почему он покинул театр? Куда ехал?

Толпы, которая вот-вот хлынет из дверей, к счастью, еще не было. Ночной ветер обжигал лицо. Она никогда этого не узнает. До конца своих дней она будет задавать себе этот вопрос.

– Что-то случилось, мэм? – нерешительно спросил водитель.

Валентина взглянула на него блестящими от слез глазами.

– Он мертв, – просто ответила она. – Видал мертв, и я никогда больше его не увижу. – И, взяв ключи, свисавшие с его руки, села за руль «роллс-ройса».

– Мэм, – запротестовал он, когда она включила зажигание. Но Валентина уже ни на что не обращала внимания. Видал мертв, и жизнь потеряла смысл.

Она направилась на юг. Слезы слепили глаза. Оставаться в театре, стать объектом чужой беспомощной жалости… немыслимо. Она не могла вынести вида полицейских, а подробности гибели Ракоши ее не интересовали. Он мертв, а большего ей знать ни к чему.

Город остался позади. Это не их город. Видал не дожил до минуты их общего торжества.

Горы Санта-Круз, мрачные и высокие, чернели на фоне залитого лунным светом неба. Он не слышал аплодисментов. Не был на сцене, когда она на кратчайшее мгновение ощутила, что у их ног весь мир.

Она редко садилась за руль и почти никогда не превышала скорость. Теперь же равнодушно наблюдала, как стрелка спидометра переползает от шестидесяти к семидесяти, от семидесяти к восьмидесяти милям. Воды залива Монтеррей блеснули справа гладким шелком, потом Тихий океан исчез из вида, и она продолжала ехать на юг, через Пасо-Роблес, через Сен-Луис-Обиспо.

Когда впереди показались огни Лос-Анджелеса, она не направилась дорогой, ведущей в Голливуд, в «Уорлдуайд пик-черз», домой. Вместо этого она, не снимая ноги с педали акселератора, по-прежнему держала путь на юг, гонимая старым, как сама вселенная, инстинктом. Словно ласточка, она возвращалась туда, откуда пришла.

Валентина не поехала в Капистрано. Припарковав машину на окраине, она направилась сквозь темноту подальше от дороги, в холмы. Каблуки утопали в мягкой земле, подол платья волочился по траве. Закутавшись в манто, Валентина остановилась, сунула руки в карманы и стала дожидаться рассвета.

Небо медленно окрашивалось в жемчужно-серые тона, потом немного посветлело, и первая золотая полоска протянулась на горизонте. Невдалеке виднелся город и белые стены монастыря. Массивные ворота из кованого железа, на которые она с такой страстью и так безуспешно бросалась в детстве.