Елена Рогозина - Планета сломанных душ

Идея сюжета – Сергей Лоханов

Лишь только эта мысль в душе блеснет случайно

Я слепну в бешенстве, мучительно скорбя

О, если мир – божественная тайна

Он каждый миг клевещет на себя

«Опричники» (1899)

К. Бальмонт

АРТЕМ

Он не любил смотреть на себя в зеркало. Бросив быстрый взгляд, просто чтобы убедиться, что все в порядке, волосы не взъерошены, брюки не помяты, молния застегнута, он тут же отворачивался и уходил. Иногда только заставлял себя вглядеться в своё лицо и попытаться понять, что же ему так не нравится. Все вроде бы ничего. Могло бы быть намного хуже. Только вот уши. Да, эти дурацкие уши нелепо торчали в разные стороны. «Да, это из-за ушей.» – делал он каждый раз успокоительный вывод о том, почему ему не нравится собственное отражение. Но в глубине души понимал, что уши тут в общем-то не при чем. Просто он себя не любил.

Его всегда крайне удивляла способность некоторых людей принимать и любить себя, несмотря на то, что внешне они были самые обычные, вели самую обычную жизнь, ничем особенно не выдавались. Он каждый раз смотрел на такого человека, как на чудо. «Как он может так? – мысленно спрашивал себя Артём. – Как у него так получается? За что же он так любит себя?» Людей таких было чрезвычайно мало. Абсолютное большинство, точно так же как и он сам, любить себя не могли по различным причинам, отличались только степенью этого неприятия. К сорока годам нелюбовь эта перерастёт в жесточайшую депрессию, жить с которой будет очень тяжко. А пока, он просто не любил смотреть на себя в зеркало.

А что же было в сорок лет? А в сорок лет он обнаружил себя лежащим на диване в полуобморочном состоянии, после промывания желудка, пытающимся вникнуть в значение слов, произносимых мужчиной и женщиной, стоящих рядом и с недоумением обсуждающих то, что он сделал, говорящих о нем в третьем лице, как будто он не присутствовал, что, впрочем, отчасти так и было.

– Я не знаю, чего он вырубился-то! – возмущался мужик в фельдшерской униформе. – Там единственное средство более-менее серьезное – это «Ветанил», все остальное – фактически БАДы. Даже жаропонижающего нет.

– Да… это мне ветрогон прописывали… – оправдывающимся голосом пробормотала девушка.

– Так я и говорю! Он максимум проблеваться должен был! С чего, скажите мне, ёлы-палы, в бессознанку-то отваливаться! Ёлы-палы, понять не могу!

– Придурок! Идиот! – нашла объяснение девушка. – Я вернулась, – аптечку свою забыла у него, – а он валяется! Я понять не могу, – набраться точно так быстро не мог, да и спиртного-то ни капли дома нет нормального, ни винишка подороже там, ни вискарика никогда не купит, жлоб первостатейный… – лился из молодой женщины свободный поток ассоциаций.

«Вика, сука…» – вяло думал он, и в его сознании стали медленно проплывать воспоминания о том, как она собирала чемодан, уходя от него, как истошно визжала при этом, выплевывая ругательства, как хлопнула дверью… «Стерва ты первостатейная, пробы негде ставить…»

Девушка вдруг оборвалась на полуслове и дико посмотрела на него.

– Вот полюбуйтесь! – завизжала она. – Ему тут жизнь спасаешь, скорую вызываешь, реанимацию, а он… Собака, еще обзывается!

«Я что, вслух это сказал? – подумал он и попытался разжать челюсти. – У меня и язык-то не шевелится.»

– Да, сука, ты вслух это сказал! – она пнула его в бок коленом. – Дерьмо собачье! Все с меня хватит! Сдохни, гад! Я пошла отсюда! – она резко развернулась и огромными шагами направилась к выходу. – Там таблеток тысяч на тридцать было, витамины дорогие, все выблевал, тварь! Теперь заново покупать!

– Так я и говорю, – семенил за ней фельдшер, – не было угрозы жизни, не могло быть, по объективным причинам… Вы отказ подпишите, пожалуйста. От госпитализации…

Хлопнула входная дверь и все стихло. В тишине стало немного лучше, но все равно сильно мутило. Он закрыл глаза и провалился в сон.

Проснувшись уже затемно, все еще чувствуя неимоверную слабость во всем теле, делавшую руки и ноги просто булыжниками, которые невозможно было сдвинуть с места, он вдруг вспомнил, как Вика в последнее время стала ни с того, ни с сего, вроде ласково, но все равно обидно, называть его «упорышем депрессивным», расшифровывая это «упёртым упырем».

«Почему «упырём»? – думал он. – «Упырь» – это ведь типа вампир по старо-славянски?»

Началось это когда он уволился из Академического исследовательского центра и стал частенько напиваться и депрессовать.