В один из дней урок его класса проходил в том же кабинете, где у неё только что закончилась биология. Тишина сменилась на гул и смех школьников, спешащих кто куда: на следующий урок, в столовую, в библиотеку или за угол школы, чтобы покурить. Она не торопилась. Спокойно собрала тетради и учебники, аккуратно уложила их в рюкзак, забрала классный журнал, забытый старостой, попрощалась с учителем и уже собиралась дотронуться до ручки двери, как та резко раскрылась перед ней.
Они встретились в дверях. Она пару секунд прямо смотрела ему в глаза, легко произнесла «привет», улыбнулась и ушла. Он промолчал, он не умел, как она, с лёгкостью завести разговор с незнакомым человеком да так, будто это была далеко не первая встреча. В этом случае он даже поздороваться не решился, просто не счёл нужным.
Лёгких сердечных вибраций для проявления интереса ему было недостаточно. Сначала лишь пара флэшбеков открытой двери и приятный, не по годам уверенный голос, а потом её расплывчатые очертания стали посещать его по дороге на тренировку, в моменты ожидания продолжения матча, прерванного рекламой, за чтением книг и перед сном. И вроде затронула, коснулась, но для него эта история явно не о первой любви. Он определённо не хотел подпускать к себе эту девочку.
Спустя время, в один из вечеров Макс заметил, что эти вспышки сознания, не имеющие для него никакой перспективы, начинают отвлекать. Тяжело это, с детства быть гиперответственным. Есть цели и четкий намеченный путь к их достижению, всё остальное – лишнее. И скоро он перестал идентифицировать её из многих, перестал записывать на подкорку их редкие случайные встречи в коридорах, запоминать жесты и манеры, а чуть позже и вовсе не замечал её и не думал о ней.
Это была его версия. Тогда он и не подозревал о её отношении к нему, о том, кем был для неё. Той чистой, школьной любовью, где нет места похоти и расчёту. Не знал, что она каждый раз смущалась, видя его. Что закрывала глаза и разглядывала лицо, каким он смотрел в те секунды в дверях кабинета биологии. В песнях, стихах и книгах видела его и идеализировала его себе настолько, что лучше и не представляла. Как просто, оказывается, влюблённому придумать человека. Присвоить ему качества, о которых тот даже не догадывается, нарисовать героя, а потом искренне разочаровываться, обижая и раня своей богатой фантазией и мнимыми ожиданиями.
Она писала о нём наивные стихи, представляла рядом, выгуливая собаку, но донести свои чувства ему так и не решилась, оставила при себе, прожила, переболела, и бьющая в те годы ключом жизнь быстро не оставила и шанса вспоминать о нём. За редким исключением, первая любовь такая у всех, кому посчастливилось её испытать. Даже если она была безответна, даже если осталась невысказанной, в какой-то момент она проходит, но в то же время не покидает нас до последнего дня.
Школу он закончил на два года раньше. И с его последним звонком они надолго испарились из мыслей друг друга.
Этот эпизод киноленты их романа Макс вспоминал с улыбкой. Сейчас он видел себя тем неопытным мальчишкой, умным, но совсем незрелым, и улыбался, вспоминая маленькую девочку с двумя бантами. Теперь он знал о чувствах, что она питала, и от этого ощущал себя особенным в её глазах, что ещё больше грело душу и заставляло уголки губ подниматься кверху. И он улыбался, глядя на своё отражение в боковом зеркале машины.
Я бы хотел уметь летать. Чисто из
практических соображений.
Тео Хатчкрафт
Наверно, стоило сразу сказать, что я ничего не смыслю в писательстве. При жизни я даже на сообщения предпочитал отвечать звонком. Образование моё далеко не литературное, я не знаком с приёмами, используемыми авторами бестселлеров, у меня никогда не было друзей, способных дать дельный совет по прочитанному или оказать протекцию в издательстве. Но здесь у меня столько времени, что грех не попробовать побыть тем, кем даже не мечтал. Правда, всё, что я могу – дилетантски складывать слова в предложения, стараясь сделать это так, чтобы их сочетание передавало суть. Если получится, будем считать, у меня талант, нет – ну, зато скоротал несколько сотен вечеров.
Раньше повествование было простым: завязка, кульминация, развязка. Потом истории научились рассказывать разными способами, порой весьма изощрёнными. Одновременное изложение двух, казалось бы, совсем несвязанных сюжетов, старт с кульминации, начало, полностью меняющееся в конце. При жизни я однажды услышал, что, если бы современную литературу довелось читать людям, жившим двести-триста лет назад, они попросту не смогли бы понять, что хотел сказать писатель. Что ж, объективно, возможности ознакомиться с моим трудом далёким предкам всё равно не представится, поэтому позволю себе продолжить.
Читать дальше