Юлия Чеснокова - Тигриный лог (СИ)

— Какого числа это было?! — ахнула я, поняв, что до сих пор понятия не имела, в какой день родился Лео. Я идиотка! Я не спросила его даже о главном дне, в который он появился на свет.

— Десятого, по-моему, — вспомнил Рэпмон. Все четверо на меня посмотрели с плохо прикрытой жалостью. Все понимали или знали, что я до сих пор влюблена и сохну, как подрубленное дерево. Они догадались о моих чувствах, тут нечего было и думать. Лео был заглавной темой для меня и ушли мы вместе… Черт возьми, за пять дней до того, как мы ушли отсюда с ним, у него был день рождения, а я и в ус не дула! Дура… — Но он не захотел с нами отметить. Сказал, что никогда не отмечает.

Я уже не могла соображать толком ничего. Нужно было возвращаться вниз, уезжать отсюда…в этом году снова звезды не сошлись… Поблагодарив Чимина за то, что оказался благосклонным охранником, я уже уходила, когда он приостановил меня и предупредил, что скорее всего следующей осенью привратником уже будет один из тех монахов, которых я не знаю, и если я надумаю прийти, то лучше просить о встрече с Хенсоком, и не выдавать всего того, что меня связывало с Тигриным логом. Понимающе кивнув, я пообещала так и сделать и, едва не забыв, передала ему конверт с письмом.

— Если Лео заглянет к вам… отдай ему, пожалуйста, — попросила я и Чимин взял послание, сказав, что если Лео не появится до тех пор, пока привратник ещё он, то передаст следующему.

На третий год я поднялась на Каясан уже не ожидая ничего. Не зная, к чему приду, я постучала в калитку и увидела совершенно чужие и незнакомые глаза. Попросив позвать настоятеля, я замерла, догадываясь, что новый привратник пошел за ним, хотя беззвучных шагов и не было слышно. Ни учеба, ни столичная жизнь не перебили моих воспоминаний, моей любви к Тигриному логу. Ничто не стало мне более желанным, чем посещение этого укромного уголка земного шара, где чувствуешь счастье и покой. Хотя бы раз в год я ощущала нужду поклониться этим воротам и воспроизвести в памяти своих друзей. Хотя у меня и появились близкие подруги в Сеуле, с которыми я была неразлучна и проводила всё свободное время, всё-таки даже им я не проболталась о приключении, произошедшем со мной и удаляющимся по шкале времени в прошлое. Это что-то из области сновидений, о которых бесполезно рассказывать. Их достаточно держать при себе, наслаждаться тонким ощущением того, что это принадлежит тебе.

Хенсок вышел спустя минут десять, и мне показалось, что он немного сдал. Ему было под семьдесят лет, но задор в его лице никуда не подевался. Отойдя на расстояние и убедившись, что очередной привратник прикрыл дверь и не подсматривает, он отечески обнял меня, справившись о моих делах и жизни. Вытирая уголки глаз, я заверила, что всё прекрасно, лучше некуда, только вот…

— Думаю, что ты пришла ради одного, — достав из своих складок хакама сложенный лист, он вложил его мне в руку. — Прости, Хо, что не могу больше принять тебя, как тогда… Дважды в одну реку не войти, не так ли?

— Я всё понимаю, — заверила я. — Да и не по мне уже было бы пережить подобное второй раз, — старик потрогал мои плечи и одобряющее закивал.

— А мне кажется, что ты теперь бы раскидывала наших адептов только так!

— Дело ведь не в этом, — записка жгла мне руку, и хотелось скорее остаться с ней наедине. — Морально…

— Я понимаю, Хо, — Хенсок развел руками, не то извиняясь за что-то, не то просто так, философским жестом неохватности бытия. — Не обижайся, но я не буду звать никого из твоих знакомых.

— Но с ними всё в порядке? — обеспокоенно приподнялись мои брови.

— Не волнуйся, всё хорошо. Но у них занятия, и я не хочу, чтобы новобранцы заподозрили что-то… Новый мальчик, — Хенсок посмотрел через плечо, намекая на привратника. — Невозможно же мимо него устроить тебе свидание с ними.

— Да, я как-то не подумала, простите…

— Да прибудет с тобой благословение, Хо, — пожал он мою свободную руку, угадывая моё нетерпение. — Я не жалею, что тогда впустил тебя. Только будь счастлива, моя девочка.

— Спасибо, учитель Хенсок, — поклонилась я ему и, проводя глазами, уселась на большой камень, дрожащими пальцами разворачивая потертый лист.

На шесть страниц моих душевных излияний, заверений в вечной любви, во всепоглащающей любви, обещаний ждать, надеяться, верить, терпеть, на рассказы о том, как я живу, что важного и интересного со мной было, на вопросы о нем, десятки взволнованных и переживающих вопросов, меня ждало несколько строк, выведенных ровным и скромным почерком, полностью соответствующим характеру Лео. Буквы были немного заниженные, сутулые, будто разговаривали шепотом: "Я не могу рассказать о себе так же, как ты, без утайки. Но со мной всё в порядке. Меня делает счастливым и несчастливым то, что ты до сих пор думаешь обо мне. Я не должен был привязывать и привязываться настолько. Ничего не зная о собственном завтра, не хочу, чтобы твоё завтра было таким же шатким. Я не напишу ничего из своих мыслей, потому что ты должна забыть меня, а потому они тебе и не нужны. Не потому что мне так хочется, а потому что так нужно. Я не напишу ничего, что заставит тебя волноваться. Ты не должна волноваться. Спасибо. За всё. Не нужно ждать. Если чему-то суждено случиться — оно случится". Это вроде как был конец, но после отступа была приписка: "Любовь — это ахиллесова пята, которой не должно быть у воина. Избавь от неё. Сделай меня неуязвимым и бесстрашным". И больше ничего… Никаких признаний, просьб, знаков. Он будто пытался каждой фразой отрубить меня от себя. Он просил забыть, но в его письме не было равнодушия, в нём была мука. Я чувствовала, что он не забыл и не забудет сам. Любовь может быть уязвимым местом, только если любишь сам. Именно это я прочла в строках Лео. Он любил, иначе бы написал честно, как он и где. Но он отгораживал меня от переживаний о себе. Тщательно спрятав листок бумаги, я уткнулась в ладони, пыхтя, сопя и скрипя, но не плача.