Кон Джиён - Наше счастливое время

– Какой толк от такой непутевой женщины, как я? Люблю выпить, покурить и не прочь посквернословить… Чем порчу радужное настроение… Вот и все, на что я способна.

Тетя, будучи в курсе моих подвигов, на это заметила:

– Есть один мужчина, который желает с тобой встретиться. Он хочет услышать твою песню.

– Тетя! Эй! Сестра Моника! Я надеюсь, ты не собираешься погнать меня на ночную сцену?! Или в монастыре не хватает средств, и теперь решили воспользоваться услугами давно забытой певички и открыть кафе?..

Я театрально рассмеялась. Хоть и знала, что перегибаю палку, но привычка злорадствовать слишком во мне укоренилась. Будь я мастером перевоплощения, этот спектакль вполне мог обмануть доверчивого зрителя, которому игра показалась бы довольно естественной. Прежде тетя, пускай и была шокирована таким поведением, все же подыгрывала мне, но не сейчас.

– Один человек хочет услышать гимн, который ты пела, – медленно и с расстановкой проговорила она.

– Чего-чего? Гимн, говоришь?!

– Да, гимн.

Я усмехнулась. Идея звучала заманчиво…

Когда я пришел из школы, отец сидел и пожевывал рамён рядом со спящим Ынсу. Приглядевшись к брату, который лежал в углу среди кучи пустых бутылок из-под соджу, я заметил, что он весь горит. Я попытался разбудить его, но услышал лишь стон.

– Отец! Ынсу заболел. У него все тело горит.

Вместо ответа отец налил соджу [6] Соджу – рисовая водка. в железную кружку, выпил все залпом и уставился на меня налитыми кровью глазами.

Сейчас я думаю, что уже тогда его нельзя было назвать живым человеком… Ему было чуть больше тридцати лет… С самого рождения я не мог смотреть на него без ужаса и содрогания, однако, живя в аду, успел усвоить дьявольскую науку уловок и ухищрений.

– Я куплю соджу. У вас же закончилась… там, в лавке…

Человек, напоминающий скорее дикого зверя, громко отрыгнул и извлек бумажку в пятьсот вон из кармана штанов, засаленных от пота и мочи. Я помчался что было сил. Лишь одна мысль крутилась в голове – купить лекарство от простуды в маленькой бутылочке, которое пила мама. Ливень успел закончиться, и весь мир засиял весенними красками. Даже сейчас я не знаю, почему та нежно-зеленая, молодая листва так запала мне в душу. И теперь, спустя много лет, меня охватывает беспричинная тоска от вида невообразимых оттенков зелени, покрывавших горы весной. Сажавшие рисовую рассаду сельчане провожали меня безучастными взглядами. Я купил на все деньги лекарство от простуды для Ынсу и вернулся домой.

Когда отец увидел бутылек, в его взгляде сверкнула молния. Он вырвал из моих рук лекарство и бросился с кулаками. Кастрюля из-под лапши полетела на пол, а я, после того как он швырнул меня, схватив своими крепкими руками, – на мару. Если бы не Ынсу, я бы сбежал, как мать. Не знаю, где на этом свете я смог бы скрыться, но я сбежал бы. Каждый раз, когда опускались его кулачищи, у меня, казалось, из глаз сыпались искры. В конце концов я потерял сознание. А очнувшись, увидел, что соседская тетушка кормит Ынсу бульоном из соевой пасты. Она сказала, что дала брату целебное снадобье, приготовленное стариком из окрестной деревни. Пьяный отец спал мертвецким сном, а несколько соседей-односельчан вполголоса беспокойно переговаривались на мару.

Ынсу спал в убранной комнате под одеялом. Щеки его горели, а сквозь алые губы вырывались какие-то звуки. Я не желал слышать это, потому что тоже хотел позвать маму, хотел выпытать, почему она ушла, бросила нас одних. Миновало несколько ночей. Где-то на третий день я собирался в школу и подошел посмотреть, как Ынсу – температура спала. Его черные кудри взмокли от пота и прилипли к бледному лбу. Чуть погодя он открыл глаза и сказал:

– Брат! В доме полно дыма… все в дыму…

С тех пор Ынсу перестал видеть, его глаза могли различать лишь тусклый свет. Мой брат ослеп.

Я издалека увидела силуэт тети Моники – она выглядела сердито. Я опоздала почти на тридцать минут. Подъехав ко входу станции метро «Администрация Квачхона», я припарковалась, и тетя, держа в руках огромный узел, села в машину. День был промозглый, от ее черного одеяния повеяло холодом, как это бывает, когда приоткрываешь дверцу холодильника. Губы были синими.

– Да все из-за одежды… не знала, что лучше. Даже не предполагала, что придется побывать в тюрьме, а то прикупила бы какое-нибудь монашеское платье… Вот и опоздала, перебирая наряды… Я ж говорю, надо тебе разжиться мобильником… Сейчас и у буддийских, и у католических монахов даже машины есть… и тебе бы не помешало! – Я тараторила оправдательную речь. Тетя молчала. – Я подозревала, что так получится, поэтому предлагала забрать тебя из монастыря, но ты же сама заупрямилась… – Каждый раз, чувствуя себя виноватой, я пыталась переложить ответственность на других.