Гоар Маркосян-Каспер - Пенелопа пускается в путь

Когда выпотрошенную посуду унесли, Пенелопа снова поерзала, утвердилась в кресле поудобнее и взглянула на часы. До посадки оставалось еще порядочно. И почему бы не смежить вежды хотя бы на сорок минут или пятьдесят, а то и все семьдесят, время полета нынче принято указывать с хорошим запасцем, страхуясь таким образом от опозданий. Лучше перебдеть, чем недобдеть, как говаривал один бывший поклонник, вечно являвшийся на свидания с опережением на четверть часа и потому имевший к приходу Пенелопы вид неизменно потрепанный и измученный, что пробуждало в ней беспричинное – не может ведь человек, тем более женщина, всюду поспевать вовремя, беспричинное, но нервирующее чувство вины, почему и поклонник был в итоге отставлен и забыт… Смежить. Вежды. Тем более, что выспаться сегодня не удалось и не только по причине раннего рейса… и почему это все рейсы стали либо ранними, либо поздними, куда-то подевались все удобные, можно подумать, в аэропортах завели непомерной длины обеденные перерывы. Или… как это?.. Фиесту? То-ре-адор, сме-лее-е!.. Да? Нет, сиесту! Все смешалось в доме Облонских, в смысле, понятно где, спросонок и не то спутаешь. Ибо так уж неудачно вышло, что большую часть ночи пришлось провести на свадьбе, пропустить которую было ну никак невозможно. Да, дожили, уже племянницы замуж выходят! Не родные, правда… Свадебка получилась уникальная, из разряда «нарочно не придумаешь». Когда неукоснительно соблюдавшая разработанное накануне расписание Пенелопа – а программа предусматривалась насыщенная, прямо как на симпозиуме или в групповой турпоездке, в три часа явление жениха со товарищи пред светлые очи окруженной положенными родственниками невесты, в пять загс, в шесть венчание, в семь банкетный зал – так вот, когда Пенелопа, которой надлежало непременно присутствовать на первой же стадии, дабы заполнить пустовавшую нишу, ибо разбросанные по просторам Вселенной… простите, всего лишь скромного маленького земного шара ближайшие родственники оставили после себя почти космический вакуум, усугубленный еще и тем, что папа Генрих прихворнул, и Клара решилась его покинуть лишь на пару часиков, по срокам совпадавших, естественно, с банкетными, повторяем, когда Пенелопа, подгоняемая назойливым чувством долга и заморосившим ни с того, ни с сего дождем и потому мчавшаяся на всех парах, без пяти три влетела в подъезд, одолела одним махом три этажа и вонзила палец в кнопку неработавшего уже лет двадцать звонка… о чем она, правда, вспомнила быстро и замолотила в дверь кулачком… ей открыл племянник, родной брат вышеуказанной невесты, обряженный в тренировочные штаны и старый свитер, и уронил трагически:

– Ка-та-строфа!

– Что случилось?! – вопросила Пенелопа испуганно, прислушалась к тишине, царившей в квартире, не уловила отзвуков плача или стенаний и несколько приободрилась.

– Евы все еще нет. И мамы с папой тоже.

– И куда же они все делись? – полюбопытствовала Пенелопа тоном более будничным… раз уже никто не умер…

– Ева в парикмахерской.

– До сих пор? – поразилась Пенелопа, знавшая, что время той назначено в десять, если на то пошло, она сама и приложила к этому исчезновению или, по крайней мере, несусветному опозданию руку, отправив Еву к собственной парикмахерше, благодаря усилиям которой недавно сменила имидж, превратившись из дивы с пышной челкой и аккуратно уложенными с помощью фена темно-каштановыми волосами в рыжую бестию с беспорядочно напиханными кудряшками.

– До сих пор. А папа с мамой отправились посмотреть, все ли в порядке с квартирой.

Квартиру сняли для молодых на медовый месяц как бы вместо свадебного путешествия, на которое не было денег, и в котором, собственно, не было нужды ввиду предстоявшего вскоре парочке другого, куда более далекого и продолжительного… и хорошо, если не в один конец, такое тоже могло случиться, как случалось не раз, более того, происходило почти как правило, с унылым постоянством, не с конкретными молодыми, конечно, но со множеством людей разного пола, возраста и положения… правда, национальности большей частью одной, армянской… Ибо жених, окончивший институт и аспирантуру два года назад и до сих пор не нашедший хоть какого-то места работы, откопал в интернете, где за неимением заинтересованного в его знаниях и способностях учреждения проводил рабочий день, некий грант, суливший если не должность в будущем отдаленном, то дополнительную порцию образования, которым и он, и невеста, присовокупившая недавно к университетскому диплому магистерский, и так были перекормлены, в ближайшем, и теперь молодожены должны были чуть ли не на следующее утро, а точнее, через полтора месяца, устремиться на гостеприимную чужбину. Конечно, полтора месяца можно было бы прожить и у родителей, сэкономив энную сумму… однако так или иначе, но квартира была снята, и в ней спешно делали уборку две молоканки, это Пенелопа знала, правда, ей было не совсем понятно, почему проверять состояние объекта следовало в самую что ни есть распоследнюю минуту, собственно, даже еще позже, уже как бы по ту сторону событий, за пять… она бросила взгляд на свои часики… нет, простите! Отсчет кончился, старт! Ох-хо-хо! Она махнула рукой и прошествовала в большую комнату, где должен был состояться прием. Там тоже все обстояло далеко не лучшим образом. На столе, накрытом туго накрахмаленной, тут не подкачали, белой скатертью, стоял единственный сиротливый торт, красивый, правда, весь в шоколадных башенках и круглых бляшках безе, но одинокий, словно оазис в пустыне, можно сказать, очень пустынной пустыне, Сахаре, никак не меньше, а малорослая худая девица, ближайшая подружка Евы, извлекала из серванта тарелки, нагромождая их на стул с мягким сидением, почему и растущая стопка пребывала в состоянии неустойчивого равновесия, на что никто не обращал внимания… Громко сказано, поскольку в комнате находилась еще только бабушка невесты, а Пенелопина тетя, восседавшая в кресле и взиравшая на весь этот непорядок с олимпийским спокойствием… Интересно знать, почему беспокойные и суетливые, поминутно впадавшие в неумеренный гнев и неуправляемую ярость греческие боги послужили для кого-то образцом сдержанности и невозмутимости? Или то были не боги? Однако к спортсменам подобные эпитеты уж вовсе неприложимы… Хотя кто знает, может, в античную эпоху устраивать истерики на дорожках стадиона принято не было, да и с флагами не бегали за отсутствием таковых, а целование афинского, то есть, разумеется, элидского, иными словами, пелопоннесского (пенелопонесского?) гравия или песка если и производилось, то без нынешней экспрессии… К тете, впрочем, античность ни в виде богов, ни в качестве олимпийских чемпионов касательства не имела, она была воплощенной железной леди, занималась йогой, читала без очков и относилась к жизни с флегматичностью восточного мудреца.