Алэн Акоб - Парижский натюрморт

– Одна из основополагающих теорем евклидовой геометрии, устанавливающая соотношение между сторонами прямоугольного треугольника: сумма квадратов длин катетов равна квадрату длины гипотенузы. А вы?

Опешив от такого ответа, я сразу решил, что я самый глупый человек на этом свете и напрасно ввязался в разговор с такой умной особой.

– А я вообще-то положительно отношусь к ней, – промямлил я.

Раздался заразительный грудной смех, развеселивший и меня вслед за ней.

Вновь неизвестно откуда выплыл старик, он посмотрел на меня в упор, я машинально потянул руку в карман за мелочью, прекрасная незнакомка быстро бросила на старика еще один пронзительный взгляд, и тот, развернувшись всем своим маленьким телом, пошел к выходу.

– Кофе!

– Простите, не понял.

– Я хочу кофе! – кокетливо приказала она. – Я с удовольствием выпила бы чашку кофе, – поправилась она теперь уже с улыбкой.

– Ах да, извините, не понял! Garçon, un café s'il vous plait!

Официант в темном фартуке с дежурной улыбкой на губах не заставил себя долго ждать, через минуту белая чашечка с коричневой жидкостью, отдавая кофейным ароматом, стояла перед ней.

– Вы говорите с легким акцентом, вы выходец из Восточной Европы?

– Сегодня уже второй человек меня спрашивает об этом, пора что-то делать с моим акцентом.

– Зачем, чтобы быть как все, так неинтересно!

Официант, принесший кофе, улыбаясь, вскоре удалился, оставив под блюдцем чек, а я тем временем, набравшись наглости, пересел к ее столику.

– Готов съесть кусок этой скатерти, вы учитель геометрии, – сказал я.

– Ешьте, не угадали, – засмеялась она. Я сделал вид, что собираюсь жевать скатерть, поднося бахрому ко рту. – Перестаньте! – воскликнула она. – Там полно микробов! – И мы снова засмеялись.

Солнце было в зените, полдень. Время, как оно быстро, когда ты рад или счастлив, и как оно медлит, когда ты одинок и несчастлив, какая несправедливость.

– Эдуард, меня звать Эдуард, можно Эдди, так зовут меня мои друзья, а вас?

– Стефания, можно Стеф.

Допив кофе и оставив мелочь на столике, она грациозно встала и, смеясь глазами, торжественно подала мне руку, прошептав:

– Прощай, Эдди.

– Уже! А можно я вас провожу, Стефания? – вскакивая с места.

– Мне недалеко, совсем рядом.

– И мне в ту сторону.

Первый раз за все это время, что мне показалось, будто путь от арки до обелиска оказался несколько коротким. Болтая о том о сем и ни о чем, я много шутил и, кажется, произвел на нее впечатление, по крайней мере, мне тогда так показалось. Но странная вещь – меня упорно не покидало чувство, что кто-то за нами следит, я даже пару раз оборачивался, но в этом бурном потоке беспечных людей, идущих вокруг нас, не было никого, кто мог бы вызвать хоть малейшее подозрение.

– Ну вот мы и пришли, – объявила она.

– Вот мой телефон, Стефания, позвони, если захочешь поболтать.

– О кей, – сказала она и взяла мою визитку.

– Поцелуемся на прощанье, – обнаглев вконец, попросил я.

Она по-детски подставила щечку, поцелуй получился неуклюжий и звонкий, мы оба рассмеялись. Последний раз я взглянул в ее глаза – о, сколько было света, тепла и уюта в них! Легкой походкой, мягко ступая, как дикая кошка, она плавно сбежала в пасть метро и сразу же растворилась в толпе снующих горожан.

Я был пьян без водки и без рома, я шел по улицам этого вмиг преобразившегося для меня мегаполиса, теперь уже чудного города, и не узнавал его. Из серого, пыльного он стал большим и элегантным, цветным, мифически грациозным, даже водосточные трубы стали казаться длинными сказочными драконами, спускавшимися по огромным стенным скалам домов. Люди, которые еще час назад были просто прохожими, превратились в жителей сказочных городов, в своих экстравагантных одеяниях они шли и улыбались мне, эмигранту без семьи, без роду, брошенному всеми и вся, в чужой стране.

Устремляясь сакральным золотом ввысь, на площади Согласия торчал Обелиск. Странное все-таки место выбрали для него люди – установить символ единения солнца и земли там, где когда-то была плаха, да, именно здесь под острым лезвием гильотины, в лужах крови, летели на доски постамента непокорные режиму головы.

И все-таки что-то космическое есть в Обелиске, его прямоугольные формы, его стремление ввысь, словно взлетающая ракета. Откуда у древних такая фантазия, такой странный замысел, ведь ему как минимум около трех тысяч лет. А может, все-таки были контакты с инопланетянами у землян в те времена, в частности у египтян?