Алэн Акоб - Аннабелла

В одном из многочисленных бистро, на окраине Парижа, сидел молодой человек приятной внешности с зелёными глазами и задумчиво катал по стойке бара небольшой стеклянный шар с мутными пятнами внутри, напоминающий планету Земля. Стекло неприятно громыхало и подпрыгивало на неровностях дубовой доски, действуя на нервы редких посетителей с барменом вместе, у которого была жутко квадратная голова и волевой подбородок на лоснящемся лице. В очередной раз толкнув шарик левой рукой, он останавливал его правой и сразу же посылал его назад, время от времени прерывая это бессмысленное занятие редкими глотками виски из запотевшего стаканчика со льдом.

Бармен недобрым взглядом с презрительной гримасой на лице продолжал следить за ним. Обычно так смотрят безнадёжно самоуверенные, но трусливые люди. У обладателя шарика было красивое восточное имя Карен, что означает проповедник у одних народов, у других – щедрый и великодушный. Где-то час назад он вышел от проститутки, с которой познакомился на мосту, провёл с ней всю ночь и был явно не в духе, пропивая последние деньги в баре.

Когда-то давно, будучи студентом одного из Московских институтов, куда поступил сразу же после армии, он познакомился с молодой француженкой старше его лет на десять, где она преподавала литературу, приехав по культурному обмену, в частности Мольера и неплохо изъяснялась на русском. Их роман длился почти год, потом она уехала к себе, рыдая и плача в последний день ему в плечо, изрядно вымочив модную рубашку, жаккард, которую ему подарила. Через пару недель он забыл про неё и не вспоминал.

Начало ноября 1982 г. Москва прощалась с генсеком…

Уставший после бурной вечеринки у своего сокурсника Славы Панина, который на радостях так накачался бабушкиным самогоном в тот день, что упал со стула, стянув за собой скатерть с едой и посудой, оставив приглашённых без торта и выпивки. Всё бы ничего, но десерт с вином покупали вскладчину и ругали его все вместе, даже кто-то пнул его в бок со злости.

Карен лежал на спине, равномерно похрапывая рядом с очередной толстушкой из параллельного курса, которая беспрерывно ворочалась во сне и мешала ему спать. Его разбудили удары в дверь посреди ночи. Стучалась вахтёрша баба Варя, довольно-таки бесцеремонно требуя открыть дверь своим зычным голосом, чем перепугала насмерть сожительницу, готовую уже прятаться под кровать.

– Спускайся вниз, тебе звонят по междугороднему международному, – странно оглядывая его с ног до головы, заявила вахтёрша, еле выговаривая слова.

– Ты номером случайно не ошиблась, бабуся? – с недовольствием, гримасничая, спросил он.

– Не ошиблась, храни тебя Господь, – почему-то запричитала старушка, моргая глазами.

В вахтёрной отложенная в сторону телефонная трубка, скатившись со стола, странно болталась, свесившись на закрученном кольцами кабеле, видно, впопыхах баба Варя её неровно положила.

– Ало, ало, я слушаю – с нескрываемым любопытством спросил Карен в трубку. На другом конце провода, к его удивлению, оказалась Сильви, та самая француженка, с которой он жил весь последний год.

– Как дела, Сильва!– внезапно повеселев, спросил он, услышав знакомый голос.

– У меня не очень, а у тебя как?

– Так себе, скоро сессия, а что случилась, дорогая?

– Я беременна.

Побегав несколько месяцев по различным бюрократичным конторам, обивая стоптанными кроссовками бедного студента бесчисленные пороги толстых и худых чиновников с двойными подбородками, не минуя визитом лиценеприятных работников спецслужб, называвшихся тогда КГБ, он всё-таки в конце мая получил выездную визу и оказался в парижском аэропорту Charles De Gaulle. Его встречала сильно изменившаяся Сильви, с синими кругами под глазами, огромным животом под короткой розовой майкой с надписью «Love me baby», из-под которой торчал выпирающий пупок.

В роддоме, куда утром пожарники увезли её рожать, врач долго заполнял его анкету – откуда он родом, как звать родителей, сколько лет и как давно во Франции. Уже ставшие привычными допросы как с той, так и с этой стороны он терпеливо с завидным хладнокровием, отвечал на все вопросы, но, когда его пригласили поучаствовать в родах супруги, он сначала наотрез отказался, но потом согласился, побоявшись, что его могут не так понять. В родовой комнате, куда его проводил всё тот же врач, лежала бледная Сильви, и копошившиеся рядом акушерки о чём-то спрашивали её, она изредка отвечала им бледными губами, косясь на него.