Людмила Захарова - Философия любви. Рассказы

Неосознанная грусть. Любовь неосязаема. И глупо выглядит сегодня – в день рождения Пушкина. На взгляд чужой смешна порой, невозможна, немыслима и неуместна. Пусть неразумна, но отсутствие любви – трагедия нового – чужого поколения. Любовь дарит не покой, но свет. Но если вся любовь сойдет на нет – не станет света. Не это ли конец?

И если я права… какая жалость!

Москва 6 июня 1997 года

Багровый бархат качнулся маятником, убыстряя шаг. Колокол юбки плеснул в глаза кровавым цветом, застучал от виска к виску, разрывая нахлынувшую паутину мыслей. Казалось, не оборвется короткая, до конца дома просохшая тропка, где прошла случайная девушка, незнакомая и словно твоя, забытая слишком давно, чтобы вспоминать ее. Очередной, внезапно отчетливый удар, раскалывая мозг, выбросил его в ослепительный майский день, где еще нет зелени, а только дымка на голубом небе. «А-а-а-а… Д-да-ааааа!!! Ада! Слышишь, Ада, я не узнал тебя!»

– Знакомься, сынок, это тетя Ада. – Я ушел к себе, получив шоколадного зайца и не прикрыв двери.

Ада ворковала с мамой. Я не делал уроки, а смотрел на гостью. Красивая тетя никогда ничего не замечала. Красивая и странная Ада, привнесшая в наш строгий уют стихийные праздники, новых друзей, гостей. В такие дни, недели я не был наказан за проделки. Ада стала взрослой, взбалмошной и замужней. Ее Зайчик рос очень спокойным. А я был должен гулять с ним, пока они с мамой курили на балконе – я же все видел.

Ада взвинченная и бездомная. Мы спали втроем. Она чмокала нас в макушки, думая, что мы уснем. А я, засыпая, улавливал в ночи ее неотвязный жест, – она накручивала прядь волос на указательный палец, вздыхала, начиная все заново. Иногда она исчезала на месяц, на полгода, но я ждал ее. Всегда сумасшедшая, то замужняя, то разведенная, в зависимости от настроения, она писала нелепые романы. Я ей так и сказал, когда мне стукнуло семнадцать, а нам часто приходилось спать, как в детстве. Ада, мне было уже семнадцать, а ты ничего не заметила. И я, Ада, не заметил, что тебе давным-давно не девятнадцать.

Я женился и отслужил, и развелся. И я, Ада, сошел с ума, – закружился с волками… Ада, а ты помнишь наши дни рождения? А последний Новый год? Лет пятнадцать назад, Ада. Мы курили на лестнице. Я накручивал каштановый локон, притягивая тебя. А ты, хитрая и рыжая только на солнце, чмокнула меня как маленького в щеку. Ты даже не помыслила, почему я согласился на твою авантюру – уехать за бугор. Брак по контракту! Я и здесь мог иметь, и имел столько. «Гоп-стоп, мадам, ваша карта бита». Ты знала это, знала.

– У нас одинаковые дипломы и шансы помочь друг другу, – ворковала ты. И я верил тебе, что смогу отбиться от своей стаи. Ты верила в меня. Моя мама уже не верила ни во что, а ты…

Я мечтал, Ада… Я десять лет мечтал, Ада, о нашей ночи. С тринадцати лет, Ада. И ты попалась, милая, попалась. Я протрезвел от испуга: столько всего наговорить тете Аде! Но что ты могла сделать? Не выгонять же пьяного ребенка на улицу среди ночи. И как ты согласилась уезжать нормальной семьей, не фиктивной? Ада, я мечтал, и мечты сбывались стремительно. Неожиданно я был представлен на твоей фирме, чем вызвал шок у господ капиталистов. Щенок! Забавный Щенок, Ада? Я рвался изо всех сил. Меня били, а я поднимался. Меня резали, а я уходил, как бы много их не было. Наша роспись была так близка, а я хотел венчаться, хотел общих детей. Ты раскрыла глаза в ужасе, прошипела: «Ты с ума сошел!»

– А ты, Ада?

Я не помог тебе. Ты все сделала сама. Выцарапалась. Так рисковать, Ада?! Не желая испортить фигуру на старость лет. Я смирился – примирился с тобой, но запретил вспоминать о разнице лет: «Тебе всегда будет девятнадцать, Ада, ты не имеешь права быть другой».

– Последняя юность? – смеялась ты.

И мы загадывали – куда мы будем выезжать на уик-энды и в путешествия. Египет, Греция, Кипр, Рим, острова… Я не умел злиться на тебя. То есть было, конечно… Я не обнаружил тебя нигде в день нашей свадьбы. Не предупредив даже моей мамы, ты сбежала в отпуск, к морю. А я со зла в тот же день расписался с хозяйкой корчмы. Деньги делают все. Я понимал, Ада, что ты плохо чувствовала себя, устала от резких перемен, но я уже не мог освободиться от штампа в паспорте. Требовали выкуп, добыть который я мог, конечно. Но ты запретила идти на прежние «заработки». Им не был нужен выкуп. Им был нужен боец. А я и был классным бойцом, они ни за что не отпустили бы меня. Ты понимала все, но что-то ты все же не смогла понять. Ты спорила, что понимаешь, но не принимаешь это. А я вырос с ними в одном дворе, учился в одной школе. Я не мог больше прятаться, отсиживаться на даче, у тебя на твоем содержании. Я столкнулся с ними и пропал. Корчма. Болото. И твой звонок. Куда?! Ты могла только люто возненавидеть, а сделать… Нас приговорили, Ада, я не был самоубийцей. Я был прав.