– Что сидим? – грозным голосом спросил ректор у электриков в синих комбинезонах. Так Иван Иванович разговаривал крайне редко, но сейчас напекло. Жалобные байки бригадира про кабель, ректор слушал, нетерпеливо постукивал стопой по земле. А когда он закончил, Орлов ещё больше сузил глаза и прогремел: – Значит так, трудяги до седьмого пота, я вас предупреждаю: если до завтра не закончите всё, что требуется и не закопаете вот эту самую яму, – ректор ткнул на траншею, – я сам вас туда зарою.
Глядя на светлолицых и белоголовых мужичков ещё строже, бывший штангист со всего размаху стукнул по трансформаторной будке, что стояла рядом. Золотая запонка с рукава его рубашки отлетела в канаву. С самого утра, не исключая, что ему тоже придётся ехать в Москву, Орлов был при параде. Рабочие с ухом и матами кинулись доставать ценность. Найдя запонку, бригадир вынес её ректору на ладони, как иглу Кощея, на конце которой билась жизнь.
– Нервы у тебя, шеф, ни к чёрту, – заметил работяга, заискивая.
– Нервов, может, и нет, но сила-то осталась! – ответил Орлов, довольный собой. Годы тренировок с весами даром для бывшего штангиста не прошли. Развернувшись к дому, ректор отошёл немного, потом повернулся и сказал уже спокойно и даже весело, обращаясь к бригадиру. – Завтра не закончите, позвоню вашему прорабу, и будет вам под конец года и тринадцатая зарплата, и начисление премиальных.
В советских строительно-ремонтных организациях за результат отвечали сообща, а значит не отвечал конкретно никто. Но угроза лишиться денег в конце года стала той морковкой, что сдвинула ослика с места. Плюнув на обед, рабочие разделились на две группы. Одна осталась на месте на случай, если появится тот, кто должен привезти кабель, вторая отправилась за кабелем на склад.
Студентка МОГИФКа Лена Николина сидела на первом этаже главного здания. Рядом весело и шумно разговаривали больные: на костылях, в гипсовых повязках, с перемотанными руками или ногами, в корсетах на пояснице. Диспансер на Курской прыгунье в высоту был хорошо знаком: каждый год перед началом спортивного сезона она проходила здесь обязательную для разрядников диспансеризацию. В назначенные сроки за два дня требовалось обойти с десяток специалистов и сдать общие анализы крови и мочи. Мочу приносили с собой, и кто в чём. Стограммовые баночки от фруктового пюре, двухсотграммовые от майонеза, бутылочки в триста граммов от детских соков, пол-литровые бутылки от молока и даже литровые банки от солений необходимо было оставлять на столике перед лабораторией, ставя на этикетку с именем, выданную регистратуре. С простой, казалось бы, процедурой, успешно справлялись не все, отчего мужчины вполне могли оказаться беременными, а у тех, кто плохо помыл тару, лаборанты находили и белок, и грибок, и даже стафилококк. Уставшие от такого разгильдяйства медсёстры жирным красным цветом писали на карточке больного рекомендацию проверить «носителя патологии» у психиатра. Он тоже входил в список специалистов, обязательных для посещения. Но одно дело попасть к такому врачу на диспансеризацию, другое – пойти по направлению. Особо одарённых на выкрутасы товарищей психиатр мог отстранить на год от участия во всех соревнованиях.
Обрадовавшись Горобовой и Эрхарду, Николина рассказала им о последних новостях. Доброва несколько раз вывернуло желчью во время полёта, и он не переставал стонать от боли, поэтому его с аэропорта Тушино увезли не мешкая. С девушками вышла заминка из-за отсутствия паспортов с пропиской. Они в колхозе никому не были нужны. Оформив бумаги со слов, спортсменок повезли на Курскую, где у обеих были учётные карточки. В диспансере девушек сразу повели в поликлинику. Обеспечив Кашину костылями, дежурный хирург послал её в рентген-кабинет. Узнав про диагноз Николиной, он сморщился. Стационара по гинекологии на Курской не было. Понимая, что договориться с врачами скорой помощи везти больную через всю Москву по месту жительства в Химки не удастся, а вопрос по госпитализации в диспансере – прерогатива не его уровня, хирург поликлиники предложил больной пройти в основное здание и подождать главного врача. Что Лена и сделала. Где и сидела уже больше двух часов.
Выслушав все объяснения, Горобова сразу поняла в какую дверь ей нужно зайти. Но главный врач с самого утра уехал в Мосздрав и, как сообщила секретарша: «Когда будет, не известно». Это никого не обрадовало: время перевалило за час дня, на Лену нельзя было смотреть, не страдая, нога Горобовой ныла и просилась на домашний диван.
Читать дальше