Глеб Карпинский - Вино для любимой. Детективный роман

Мужчина в кожаной куртке, украдкой наблюдавший за процессом работы и застигнутый врасплох, немного смутился.

– Что, правда, то правда, – сказал он. – Но важно, чтобы рисунок понравился, прежде всего, самой девочке.

– Ну, а ей понравится, извольте не беспокоиться! – усмехнулся мастер, как-то дерзко и размашисто сделав несколько свежих штрихов.

– Очень надеюсь. Мне даже интересно, как Вы обыграете уже начерченный ранее бокал.

И, действительно, на листке бумаге в самом центре мольберта уже был прежде прорисован бокал на тонкой ножке, и невзрачная женщина сказала с укором девочке:

– Вот, видишь, Вика, у него даже чистого листа нет. Совсем допился дурень. Одни рюмки рисует. Пойдем отсюда…

– Нет, мама, останемся, – настойчиво ответила ей дочь и ее ладошки сжались в слабые кулачки. – Это мой каприз. Пусть меня он рисует и только он. К тому же, Козломордый – мастер по сюрреализму. Не так ли, Козломордый? Вас еще не били местные сюрреалисты?

– Пока еще нет, – замотал головой художник испуганно. – Я никаким боком не собираюсь отнимать у них их хлеб. Я всегда слыл и буду слыть сторонником исключительно классической школы, и только сейчас в самом исключительном исключении позволю резкий разворот в сторону. Уверяю Вас, моя благородная девочка, никто даже не заметит это нелепое несоответствие.

Затем он очень неприветливо посмотрел на мужчину в куртке, и в осоловевшем взгляде без труда угадывалось «Кто Вас, болван, просил болтать лишнее?» Ведь позирующей девочке и ее матери не было видно, что рисует уличный художник: мольберт закрывал им обзор. И чтобы быстро исправиться и доказать, что девочка не ошиблась в выборе настоящего мастера, Козломордый очень удачно передал серое небо, кусок солнца, растекающийся, словно нагретое сливочное масло, по маковкам церквей, строгие контуры арбатских крыш, и даже сизых голубей, парящих над ними. Казалось, он все еще не решается приступить к самому главному – образу девочки, ради чего и было все это затеяно, и проходящие мимо люди даже задерживались, с любопытством и интересом гадая, когда же и куда же будет вставлена в общую экспозицию его несчастная натурщица.

Но как истинный гурман, самое вкусное оставляющий «на потом», он все еще медлил, и, глядя на ожившее лицо девочки, он виновато уводил свои иссохшие глаза и как будто плакал. Этот душевный невидимый плач особенно передавался в резких движениях его правой кисти, держащих огрызок уголька, и казалось, что он вот-вот выронит его из рук.

В самый разгар работы к мольберту подошли со стороны Макдональдса туристки из Поднебесной. Все они были, как на подбор в одинаковых уггах, шумные, крикливые, с гоу-про и профессиональными камерами, толпились и мешали друг другу снимать окружающие. Девочка в коляске улыбалась, видя, как хмурится художник, который из-за всех сил пытался сосредоточиться и абстрагироваться от этого шума.

– Ну, вот орда набежала… – ворчал он про себя. – Каждый божий день ходят туда-сюда и все снимают меня, снимают.

– Не ругайтесь, Козломордый, – смеялась девчонка. – Вы у них там, наверно, звезда интернета, медийная личность.

Над его ухом в это время кто-то мощно втянул через трубочку остатки молочного коктейля. Момент был ответственный, и художник вспылил, требуя у зевак не галдеть, а позирующую ему натурщицу попросил вообще не шевелиться, хотя она итак сидела неподвижно в какой-то удручающей страдальческой позе. Но, правда, в ее больших черных глазах уже блестел шаловливый свет, а на ее лице впервые за долгое время появилась смешная, пародирующая самого художника, мимика, что сильно позабавило толпу.

– Перестаньте, перестаньте, хулиганы! – выходил из себя Козломордый, смахивая здорово на старую ворчливую бабку. – Вика, и ты прекрати паясничать, а то и, правда, шарж получится.

– И хорошо, что получится! – уже хихикала вместе с зеваками девочка. – Тогда ты наконец-то бросишь пить, Козломордый… Ведь ты мне обещал…

– Так нечестно, нечестно! Ну, пожалуйста, ради большого искусства еще две минутки пострадай, а?

– А ты меня веселой рисуй, счастливой, – не слушала она мольбы мастера, показывая мужчине в кожаной куртке свой кончик языка.

В этот момент к китаянкам подошла другая компания соотечественников. Из нее выделился китаец в легком пуховике и меховых наушниках. Он присел у инвалидной коляски и пощупал деловито, хорошо ли надуто колесо.

– Хорош каталка… – выговорил он плохо по-русски, показывая всем свои удивительно белые и ровные зубы. – Электрическая моторка.