Иосиф Гольман: Защитница. Тринадцатое дело

– Вот! – воскликнул Ефим Аркадьевич. – Только я бы сказал чуть иначе, что правых – много. Мугабе, например. С его точки зрения, разумеется. Он хотел построить себе счастье и построил. Вряд ли ему дадут умереть спокойно, но это уже издержки любого диктаторства.

Хуссейн тоже прав. Хотел счастья для себя, любимого, и немножко – для своего окружения. Которое, правда, сам время от времени прорежал. Пулями.

Еще более правы американцы. Они хотят счастья для себя, и куют его всеми способами. Например, выпуская виртуальные, в счет и так уже сумасшедшего долга, доллары, на которые скупают все, что нужно для вышеуказанного счастья.

Так что, правы абсолютно все.

– А справедливость? – не выдержал Тошка.

– А что это такое? – в ответ спросил его Береславский. Тот обиженно умолк.

– Вот вы Клюева защищаете, – сказал профессор. – Его обвиняют в убийстве, которого он не совершал. Не справедливо. А что, его больше ни в чем нельзя обвинить? Пять лет человек в банде, и чистый?

Все ошарашенно молчали. Не ожидали они подобного от Ефима Аркадьевича.

– Так что ж нам теперь делать? – всерьез расстроилась Шеметова.

– А что делали, то и делать, – спокойно ответил Береславский. – Что считаете правильным, то и делайте, – уточнил он.

До Ольги дошло.

– Вы прямо философ, – оценила она его интеллектуальные усилия.

– Не без этого, – принял похвалу профессор. – Есть такая фраза: «Делай, что должно. И будь что будет». Я считаю ее великой. Правда, она имеет свой собственный смысл для каждого в отдельности. Зато устраняет все переживания по поводу смысла жизни и бренности существования.

Шеметова вздохнула. Такую фразу она тоже любила.

Профессор, как всегда, прав.

Но что делать, если этим правилом руководствуется и она, и, скажем, господин Слепнев? Ведь у каждого свое понимание долга.

Впрочем, подобные моменты никак не влияли на справедливость продекларированного профессором подхода.

Медленно прокручивались колеса судебной машины. С кряхтеньем и скрипом. Но – прокручивались, тем не менее, и действо, ведомое уголовно-процессуальным кодексом и понуканиями адвокатов, приближалось к завершающей части.

Это чувствовали все.

Клюев четче и бойчей стал отвечать на вопросы.

Прокурор Мухин, наоборот, проявлял все меньшую активность. Входя в процесс, он примерно представлял, что его ждет в юридическом плане. Но, конечно, рассчитывал на несравнимо лучшую следственную проработку.

Маслаков тоже не был профессиональным злодеем. Скорее, была виновата кривая логика раскрытия резонансных преступлений, подталкивавшая следствие в спешке искать не истинного убийцу, а «удобного». А тот взял, да и оказался неудобным.

Судья, возможно, уже принявший какое-то свое решение, даже перестал обрывать Багрова, когда тот, в наиболее красивых местах, выдавал особо забористые обороты.

Впрочем, к концу суда атмосферка снова накалилась. Способствовала этому и близость ожидавшегося приговора, и, возможно, появление на сцене злого гения Городка, майора Слепнева.

Судья осознанно не хотел видеть на процессе этого персонажа, однако хитроумный Багров нашел, как организовать его бенефис.

Заход был сделан через виолончелиста Богданова.

Тот перенес уже третью операцию, ходил с довольно большим гипсом, но со вновь появившимся счастливым блеском в глазах.

Речь шла о незаконных методах следствия в Городке. Удар, формально, был нацелен на Маслакова. Но демонстрация неправедных методов следствия делало еще более никчемными те немногие путаные показания, которые испуганные парни из местного криминалитета дали на Николая Клюева.

Однако, слово за слово, почти во всех показаниях всплывала фамилия майора.

И когда Багров ходатайствовал о допросе виолончелиста, судья не стал отказывать.

Богданов рассказал про то, при каких обстоятельствах он получил свою тяжелую травму, лишившую его в пятьдесят лет и профессии, и куска хлеба, и любимого дела жизни.

Поддержать Богданова пришли его коллеги, в том числе – Марина Томская. Их присутствие в зале делало происходящее гораздо более эмоциональным.

А далее уже постарался сам Плетнев.

Страдая несомненной манией величия, решил защищать свою честь самостоятельно. Пришел с длинной министерской инструкцией, в которой излагалось, как именно сотрудник полиции может использовать силу для того, чтобы гражданин прекратил свою противоправную деятельность.