Аньес Ледиг - Уходи с ним

Она могла бы спросить меня: «Ты рад, что я здесь?»

ДА.

«Ты не оставишь меня?»

НЕТ.

«Ты умрешь?»

НЕТ.

«Я могу красить ногти лаком?»

ДА.

Она ничего не говорит.

Ванесса.

Резкая и робкая, строптивая и неуверенная. Она ничего не боится и боится всего. Она хорохорится дома, перед учителями и социальным работником – но только чтобы надежней укрыться в глубине своих внутренних разломов. Ванесса, дерзкая хрупкость.

Я не имею права умирать. Не раньше, чем ей исполнится восемнадцать. А до того это было бы трусостью и гадостью. Я не могу так с ней поступить. Исключено! И потому я цепляюсь, пусть даже мне больно. Ужасно больно. Но ей будет еще больнее, если я уйду. Я это знаю. Мы с ней вечно ссоримся, она мне устраивает небо в алмазах, но я знаю, что она привязана ко мне. А я, соответственно, к ней.

Она ничего не говорит.

Может, просто не знает, что сказать.

А что тут скажешь?

С этого, наверно, и начинается молчание.

Мне удается пошевелить большим пальцем под ее ладонью. Чуть-чуть. Обычно ей щекотно, и она отдергивает руку. Однако сейчас она руку оставляет.

А потом, от усталости или от боли, я вновь погружаюсь в туман. Я так и не смог сказать ей «спокойной ночи», как каждый вечер.

– Он больше не шевелится.

Я подскочила, услышав голос Ванессы. Не заметила, как она вошла. Я задремала, сидя в кресле. С улыбкой – хотелось бы верить, успокоительной – я ответила, что он заснул.

– А долго он будет спать? – спросила она.

– Несколько часов. Может, ночью ненадолго проснется.

– Я спрашиваю про день.

– Нет, врачи скоро уменьшат дозу седативных препаратов.

– Седативных?

– Такие лекарства, чтобы он спал, из-за боли.

– Ему больно?

– Возможно. Лучше он сам скажет, когда придет в себя.

– А он правда очнется?

– Мы все сделаем, чтобы очнулся.

– Я смогу еще прийти?

– Конечно. Хотите макарони? – спросила я, протягивая ей коробку.

– Нет, спасибо, я не хочу есть. И потом, его шеф ждет меня.

– А ваши родители не приехали?

– У нас нет родителей. Обо мне заботится Ромео, – она немного помолчала. – Он сможет снова ходить?

– Слишком рано об этом говорить. Не торопитесь, ему предстоит еще долго лежать, знаете ли. Придется вам как-то устраиваться, он не скоро вернется домой. У вас уже есть какие-то варианты?

– Что-нибудь придумаю. Но я имела в виду, с ним все очень серьезно?

– Да. Не стану вас обманывать, что это пустяки. Это серьезно, но могло обернуться куда хуже.

– Он действительно мог умереть?

– Упав с восьмого этажа? Конечно. Его спасли деревья.

– Но, м-м-м, он сейчас такой… вообще ни на что не похож. Это тоже пройдет?

– Да, отек спадает, кожа заживает, кровоподтеки рассасываются, лицо становится розовым. Конечно, останутся несколько шрамов, но черты лица не изменятся. У вас есть его фотография?

– Да, в тетради для домашних заданий.

– Если вы не против, мне бы хотелось взглянуть.

– Только верните.

– Разумеется.

Она роется в своем плохо уложенном рюкзаке, открывает тетрадь, достает фотографию и, поджав губы, дрожащими руками протягивает ее мне. Она тоже старается, как может, сдерживать чувства.

Я внимательно вглядываюсь в изображение. И верно, его невозможно узнать. Я понимаю смятение девочки. Он прижимает ее к себе, обвив руками, оба улыбаются фотографу. Он не очень высокий, но крепкий и мускулистый, он внушает доверие. Сестра выглядит такой хрупкой в его объятиях. У него широкий лоб, большие глаза, едва заметные брови. Малышом он наверняка был блондином. Квадратная челюсть и невероятно широкая шея. Очень короткие, по-военному подстриженные волосы. У него чудесная улыбка. Чувствуется, что на этой фотографии он счастлив. Тем разительнее для меня контраст.

– Обещаю, что он станет совершенно таким же, – с уверенностью говорю я.

Никакой уверенности я не испытываю, но можно же слегка подправить действительность, когда она слишком неприглядна. И потом, кто знает, может, он и впрямь вновь обретет те же черты, что на фотографии. Пусть лучше сестра цепляется за эту надежду, чем впадает в тоску, представляя себе нечто обратное.

– Чем ему можно помочь?

– В моих силах только выполнять свою работу как можно лучше. А вы будьте рядом, чтобы подбадривать его. Ему сейчас нелегко.

– Когда я могу снова прийти?

– Когда захотите.

– Разве у вас нет расписания?

– Не для вас.

А потом она уходит, не добавив ни слова, так же бесшумно, как появилась в кабинете, так же молча, как сидела рядом с братом. Кажется, что, перемещаясь, она не касается земли. Не знаю, то ли у этой девочки такой сдержанный характер, то ли она в состоянии шока, но она идет вдоль стен, словно боится потерять опору и упасть. Мне делается не по себе.