Артур Хейби - Кляксы на лице

Я заплакал так сильно, что и вдохнуть не удавалось, будто всё моё нутро оказалось прямо в горле.

Раскрыв глаза, я увидел, как Елена Петровна встала и пошла в мою сторону. Моя мама обнимала меня крепко, а мои глаза жгло и разрывалась грудь. Так сильно там что-то разрывалось, что я пугался от мыслей, будто разнесёт меня на куски, и меня больше не станет. Но я боялся не за себя, а за свою маму. Боялся, что она тоже, как Елена Петровна, будет сидеть и также плакать, не желая больше жить. А этого я хотел меньше всего.

Последнее, что помню, как мама Марка приблизилась ко мне, и моя мама отпустила моё плечо, Елена Петровна присела возле меня и прижалась всем телом. Я растаял в ней, и дальше уже не помнил ничего. Всё остальное, как во сне: в тиши и подальше от чужих глаз.

Моя мама говорила, что я весь день пролежал на кровати, и больше не плакал, как самый настоящий взрослый. А как иначе, я ведь и есть взрослый. Я каждое утро, вот уже полгода как, смотрелся в зеркало, когда умывался, и говорил себе, что я уже повзрослел. Конечно, я подумал о том, что плакать так много нельзя и перестал рыдать. А как иначе, ведь я уже взрослый.

На следующее утро после похорон я сидел у окна, брат листал какой-то журнал, пытаясь скрывать это от меня. А когда зашёл папа, я удивился этому. Он вошёл в нашу комнату, брат подпрыгнул, пытаясь спрятать журнал, и отец подсел ко мне. Словно ему наплевать, что тут происходит, пока его нет, или он просто обо всём уже знает и поэтому никогда не принимал во всём этом участия.

Серьёзные глаза отца уставились сначала в пол, а потом он поднял их на меня.

– Когда я был маленький, – начал отец, – в нашей деревне умер один мальчик. Он бегал всегда хорошо, особенно когда гонялась за ним собака дяди Пети, после того, как он своровал яблоки из сада. Мы все там воровали. Ну, детство такое у нас было, понимаешь. Этот мальчик долго болел чем-то и умер. Его просто не стало, и всё. Я не так хорошо его знал, но мне было печально. Он не был плохим мальчиком, чтобы заслуживать смерти, нет! Конечно нет! Не помню, сколько тогда мне было лет, но твой дедушка тогда сказал, что его родителям придётся с этим жить. Научиться с этим жить. Я не понимал о чём он говорил, но повзрослев, понял. – Папа повернул моё лицо в свою сторону, чтобы мы встретились взглядами, и продолжил. – Сынок, Марк был отличным парнем, я хорошо его знал, но если ты хочешь, чтобы он всегда тобой гордился, то ты должен смириться с тем, что дальше придётся обходиться без него. Пожалуйста, Саш, пойми. Если раньше ты считал, что ты уже взрослый и это были лишь мысли мальчика, то теперь всё изменилось. Сынок, тебе необходимо научиться жить с этим горем. Просыпаться каждое утро, ходить в школу, общаться с нами и быть тем хорошим мальчиком, которого мы все знаем. Если у тебя это получится, то ты повзрослеешь. На самом деле повзрослеешь. Я хочу, чтобы ты это понял. Пожалуйста, сынок.

Я не знал, как жить с горем. Это всё равно, будто я хотел, чтобы Марк умер. Будто я специально сам всё устроил. Но это чёрт возьми, не так! Папа говорил какую-то ерунду. Взрослые часто говорят ерунду, что я и не понимаю никогда, но в этот раз, будто что-то поменялось. Папа был другой. Всё вокруг уже было другим.

Мама говорила тогда, что перед тем, как похоронить Марка, я обещал приходить к нему каждое утро перед школой. Она сказала, что я всё это прокричал. Оказывается, я поднял голову с колен Елены Петровны и громко крикнул, что обещаю никогда его не забыть и каждое утро навещать его здесь, потому что мой друг теперь здесь.

Я не знал, что вскоре познакомлюсь с беременной Алисой Погодиной, которая в свои пятнадцать лет умела быть взрослой и отважной. Как сказала однажды Алиса Погодина: «Не умрёт никогда тот, о ком всегда будут помнить».

В каком-то смысле, именно она открыла меня, как человека…

Глава II

Алиса

Девушка в ярко жёлтой куртке сидела у могилы, накинутый капюшон скрывал её волосы, она сидела, опёршись коленями об металлическую ограду, и говорила что-то вслух. У неё был такой тревожный голос, что мне сразу захотелось её обнять. Но я бы не смог это сделать, не хотел ей мешать. Со стороны показалось, что ей лет шестнадцать.

Она не обратила на меня никакого внимания, когда я проходил мимо. Наверное, будь я постарше, посмелее, подошёл бы к ней, сказал, что мне очень жаль, приобнял, а может и вместе с ней расплакался, если бы она заплакала. Обычно люди на кладбищах плачут. То есть, для этого приходят. Погрустить, помолчать, а потом и всплакнуть. Вот уже три недели прошло со дня гибели Марка, и я каждое утро его здесь навещаю. Но я обычно молчу, никогда не разговариваю. Даже не знал, что так можно, думал, на кладбище, возле умерших, можно говорить только шепотом.