Марина Бонд - Табу

Похороны. Жуткое мероприятие. Само слово: по-хо-ро-ны, звучит, как заунывная, погребальная, с оттенком ужаса и привкусом отчаяния, даже не песня. Вой, от которого холод по позвоночнику и внутренности сжимаются в узел. Хотя, чего лукавить, на похоронах он был впервые. Жизнь его всячески уберегала от подобных траурных собраний.

Двадцать девять – это далеко не тот возраст, когда начинают хоронить людей из близкого окружения, да даже родителей. Сейчас как раз расцветает пора прибавления новых жизней в кругу его общения. Каждый год, а то и не по разу, на протяжении последних лет пяти, его приглашают на очередную «кашу» в гости к новоиспеченным родителям, которые отстояли длиннющую очередь за счастьем. Все поголовно, будто разом решили срочно выравнить демографическую ситуацию в стране. Только не он, который не то что не занял место в этой очереди, а еще толком не разобрался, его ли это очередь и действительно ли к счастью она ведет.

И вот он стоит с маленькой кучкой понурых людей в бесполых одеждах тяжелого цвета, скорбящих о невосполнимой утрате. Особая горечь состоит в том, что он хоронит своих родителей. Вернее, отца и его женщину.

Он долго не мог простить тому уход из семьи, многие годы подпитываемый недобрыми наговорами матери. С лютым остервенением он брался за учебу, а потом и за любое дело, в стремлении доказать в первую очередь ему – этому безответственному человеку, что его сын – это лучшее, что могло у него быть. Проходя практику на металлургическом предприятии на последних курсах института, он крепко там зацепился и стал уверенно взбираться по карьерной лестнице вверх, растаптывая соперников, уничтожая конкурентов с одной лишь целью – заставить отца жалеть, что когда-то оставил своего талантливого и пробивного сына в раннем возрасте с эгоистичной матерью.

О! Его матушка – это отдельный персонаж. Чтобы в полной мере отобразить ее величие и достоинства, важность ее персоны, ушел бы целый том, а то и не один. Это потом, достаточно быстро повзрослев, он понял, что за всей этой важностью его родительницы, скрывается чистой воды тщеславие и себялюбие. И даже в какой-то степени стал понимать отца, который не смог более терпеть диктаторского отношения жены, требующего безоговорочного подчинения, безжалостно подавляющего его мужское начало. Впрочем, что может характеризовать ее ярче, чем отсутствие на последнем прощании с человеком, с которым некогда связывали брачные узы и общий ребенок? Не соизволила она, видите ли, доставить свою царскую особу в эту глушь.

В последние годы он перегорел своей озлобленной обидой на отца, пересмотрел отношение к нему лично, и ко всей той ситуации в целом, и даже пошел на мировую, получив от него на день рождения поздравительное письмо с приглашением в гости. Такие письма он получал регулярно с того года, как тот ушел. Только не читал их… но и не выбрасывал… перебарывая в себе сиюминутный порыв разорвать ненавистный конверт в клочья, он заталкивал его в самый заброшенный угол. И так долгие годы. Лишь пару лет назад он решился прочесть их. Все, начиная с самого первого.

Вначале они были простые и легкие для понимания. А что еще можно написать десятилетнему ребенку? Но с каждым годом письма отца становились более… серьезными. Он уже обращался к нему не как к маленькому мальчику, а как ко взрослому мужчине, почти равному себе. Он пытался показать ту ситуацию, все более обоюдно-отягчающие отношения с женой, под его углом видения. Настолько глубоко и тонко были раскрыты треволнения отца, что, будучи зрелым мужчиной, думающим своей головой, а не обвинениями матери, он вполне понял и его самого, и его уход. И принял его такого – мягкого, уступчивого, в какой-то мере флегматичного, казалось бы, с безграничным запасом терпения. Вот тогда… тогда он впервые принял приглашение и рванул к нему в глухой провинциальный городок, не обращая внимания на истеричные обвинения матери в «измене сына». Если бы он только знал, что та встреча станет последней… Если бы да кабы…

Черт возьми, а погода, как назло, не похоронная. Яркие, свежие краски вступающего в силу лета словно издеваются над плачущими людьми, дразнят их буйством жизни, доказывая, что мир на этом не рушится.

С холодных безжизненных могил, куда опускали гробы, взгляд поднялся на девочку напротив. Тщедушное тельце зябко куталось в черную шаль, будто ее и не касались теплые лучи солнца. Втянув голову в плечи, она неотрывно смотрела на гробы. Морщинистая старушка рядом горько плакала, крестилась и периодически крепко пожимала ее руку, сжимавшую мертвой хваткой шаль на груди. Девочка медленно подняла голову, в упор посмотрев на него, и он утонул в самых зеленых глазах в мире…