Марина Бонд - Страсть взаймы

Ее пригвоздили к месту его грубые, обидные слова. Она стояла оглушенная и пораженная. Где-то глубоко, даже не в уме, а в сокровенных, почти неуловимых тайниках сознания, промелькнуло что-то очень похожее на мысль о том, что он прав.

Выброс адреналина заставил сердце гулкими ударами пробивать грудную клетку. Вспененная кровь помчалась по венам. Она сгорбилась, а руки взметнулись к волосам. Стали беспощадно дергать спутавшиеся, слипшиеся тугие кудряшки, безжалостно выдергивая целые клочья. Как это всегда с ней случалось в порывах отчаянной внутренней борьбы. Неровное дыхание с хрипом вырывалось из саднящего горла. Щеки горели, из растерзанных губ сочилась кровь.

Взгляд – безумный, по-звериному дикий – блуждал по комнате. Неясно различал в полумраке щепки разломанного табурета, осколки разбитой посуды. Лохмотьями болталась содранная штора. В дорогой широкоформатный плазменный телевизор, что висел на стене, воткнулась тонкая, филигранно вырезанная хрустальная ваза, как метко брошенный кортик. Да так и осталась торчать в правом нижнем углу экрана, окружив себя рваными линиями трещин. Зеркало на всю высоту дверцы платяного шкафа, не выдержав удара, рассыпалось и усеяло неровными осколками пол у ног дрожащей девушки. Пожалуй, только огромная кровать, стоящая изголовьем у дальней стены, осталась нетронутой. След от стула – четыре продавленных точки – хранило на себе покрывало. И болтался махровый пояс от халата, неумело привязанный к люстре…

Царящий погром наводил ужас, леденил кровь. Но еще больший страх приходил от понимания неоспоримой правоты его слов, брошенных ей в лицо в порыве бешеной ярости. Она вдруг только сейчас по-настоящему поняла, насколько верны его обвинения в ее малодушии и безволии. Не умные, грамотно подобранные фразы профессиональных психиатров, а его злые, оскорбительные слова. Которые он выплевывал с уничтожающей язвительностью. Которыми он растоптал последние живые крупицы ее истерзанной души.

Резкий порыв ветра всколыхнул остатки штор, с силой захлопнув дверь. Девушка вздрогнула. Значит, он вышел на террасу. Настежь распахнул двери и окна, и впустил разбушевавшийся ураган. Она распрямилась и несмело выглянула из своей нычки скрюченных рук. Усилием воли заставила себя разжать скорченные пальцы, что намертво вцепились в волосы. Настороженно, взглядом загнанного животного, вглядывалась в окно на террасу, страшась увидеть его. Но хлесткие капли дождя разбивались о стекло, оставляя размытые узоры, мешая различить что-то еще.

Что же она делает? Кому и что пытается доказать? Зачем она так мучает себя, а заодно и его?

Он пытался говорить с ней. Честно. Много раз. Он убеждал в ее невиновности всего произошедшего. Он уговаривал отпустить кошмарное прошлое и начать, наконец, жить по-настоящему, свободно дышать полной грудью. Заставлял все забыть, вычеркнуть из памяти, как страшный сон. Потом рисовал ей радужные картины светлого будущего. Так старательно подбирал нужные, правильные слова, чтобы вселить в нее уверенность в завтрашнем дне. Снова и снова повторял добрые, утешительные фразы, шедшие из глубины души. Успокаивал. Подбадривал. Когда в нее вселялась беспричинная паника, был рядом. Уверял, что все закончилось. Все позади.

И она верила. Искренне верила, что все так и есть. Что ад, который она пережила, он закупорил в стеклянную бутылку и выкинул в бескрайний океан. Что это именно он вытащил ее из того ада и помог обрести веру в себя, в людей. Что он всегда будет рядом. Что она может смело положиться на него. И что они будут вместе, долго и счастливо. И наступало просветление – желанное, освобождающее, как глоток свежего воздуха после удушающего смрада.

А потом все по новой. Нежданно и совершенно внезапно на нее обрушивалось неадекватное чувство собственной вины. Все логичные доводы здравого смысла тонули в беспросветном мраке самобичевания. Разум затмевала боль воспоминаний. Страшные тени прошлого своими грязными, липкими щупальцами затягивали обратно в зловонное болото вечной боли и скорби. И нет выхода. Нет спасения. Она в западне. В ловушке. В лапах монстров, чудовищ, которые издеваются над ней. Терзают ее тело и душу. Смеются над ее криками о пощаде, выдумывают и приводят в исполнение новые извращения.

Рука метнулась к шее. Пальцы впились в горло, неосознанно причиняя боль самой себе острыми, обкусанными ногтями. Зубы впились в и без того истерзанный язык, не позволяя вырваться наружу звериному воплю.