Иначе ее бы ждали Берия, Ежов и Ягода – инобытие духа Сталина, его Киликийское царство, разбросанное везде в виде камней, стекла, бетона, людей и записки девочки своей матери с просьбой купить ей букву ё из кириллицы, чтобы все платили ей деньги за использование ее. Михаил поднялся и пошел медленным шагом, который есть трактор, сеющий на асфальте, дабы получить потом урожай. А быстро идти – не сажать, не быть плодовитым, только сгонять жир с лицом Шопенгауэра, работающим дворником, слесарем и никем. Шаги привели его на площадку, где его окружили дети и предложили сыграть с ними в футбол, состоящий из одиннадцати мячей и одиннадцатого автобуса, везущего эти мячи на сиденьях в качестве богатых и обеспеченных пассажиров, которые сходя заплатят не за проезд, а за машину, привезшую их. Мышление заработало в нем в качестве экскаватора, начало рыть землю – его самого, чтобы вместо Михаила был котлован, из которого вырастет здание Платонов и вместит в себя целый мир. И он, этот мир, будет больше себя самого, вернее и надежнее жены, зацепившейся за трамвай своим платьем и лишившейся его за секунду, чтобы быть голой во имя животных и насекомых, одетых в себя как в ум. А Михаил мыслил свое сердце, разгонял его, задерживал, проверял документы, задавал вопросы, делал снимки, снимал отпечатки пальцев, так как человек – это одежда, которую надел комок змей в левой части груди. И если человек идет в капюшоне, то вы, догнав его, можете увидеть не лицо его, обернувшись, а три-четыре головы кобры или ужа. Так думал Михаил и стоял на воротах, куда его поставили ребята, отбивал мячи или пропускал их – ему было все равно, не хотелось особо играть, но он делал свое дело, растворенное в десятке пацанов, кричащих, что Ницше – гроб. Мяч прилетел ему в ухо, оно отправило информацию о боли в запечатанном конверте в мозг, тот быстро написал ответ и послал его туда, откуда пришел сигнал, мальчики засмеялись, глядя на красное пятно на поверхности его головы, сочиняющей каждую секунду сей мир. Это футбол тысяча девятьсот семнадцатого года, думал Михаил, эти пацаны – революционеры, а я Ленин, но памятники по всем городам России, не человек, не сухофрукт, лежащий в Мавзолее и ждущий компот, сваренный из своего сладостного и велеречивого тела, идущего на весь мир дождем. Снежки имени Ленина, это же круто, ничего не прибавить и не убрать, но лишь кидаться снежками – кулаками или сердцем Владимира Ильича. Михаил устал, сделал перерыв, отошел, закурил, выпустил дым из мыслей своих, подтолкнул его в небо, разрисовал его с помощью дыхания в цвете, хоть и седом, сжал губы после курения и решил, что сигареты – слова, уходящие в легкие и мозг, вписываемые в легкие, как в открытую тетрадь. А смерть – это когда тетрадь закончилась и закрылась. Легкие захлопнулись от нее. Бессмертие – перепечатывание на компьютер или телефон и издание этих стихов или пьес, прозы, в конце концов. Он бросил бычок, и тот убежал или уехал, так как у быка в рогах вино, которое он пьет, всасывает в себя всю свою жизнь. Ведь проза отличается от поэзии только частотой курения, не более того и не менее, как говаривал Бродский, дружа со своими студентками и читая им лекции о Евтушенко и Вознесенском, которых он представлял как одного человека, как дерево, расколотое наверху, как дуб, на который мочился Пушкин в Царском селе, перевернутом в облака. И так до бесконечности, до капель мочи на трусах юного гения, застрелившего себя из пистолета по имени Дантес, не дрогнувшего рукой с кольцом на нулевом пальце, смытом сплошным дождем.
2
Вечером ушла вся вода из неба, кругом подсохло и стало тепло, так как Аннушка разлила масло и пожарила на нем бекон, шипящий и скворчащий на всю округу, безземельную и бедную, как кузнечик и жук. И Михаил взвился телом и пал на себя слегка, думая, что позвоночник есть гусеница, ползущая вверх или вниз, поскольку легкие – его крылья, существующие одновременно с ним, гусеница и бабочка параллельны в человеке самом, не идут друг за другом вслед, но живут в себе и вовне. Точно так и мозг заряжается книгами и фильмами, как и тело, в котором вместо ладоней и стоп смартфоны, поскольку человек торчит гаджетами во все стороны, мигая ими, светя и звоня. Михаил – просто Михаил, но и Лермонтов – заказал кружку пива, придя в кафе, позвонил армянам, предложил себя в качестве рабочего, получил утвердительный ответ, сделал глоток и вспомнил сон, внутри которого он летал по галактике, читая Лоуренса Аравийского и печатая в пространстве свой текст.
Читать дальше