Ирина Минаева - Три часа утра

Странно и непонятно, почему этот в сущности чужой, почти незнакомый человек, которого она видит четвёртый раз в жизни, ей сейчас дороже всего на свете и гораздо ближе Рожнова, которого она любит второй год и за которого через три недели выходит замуж… Кстати, о свадьбе – может, сейчас вот всё ему и сказать?..Он вскинул на неё глаза, и сердце затрепыхалось, и от нежности к горлу подступил комок…

– Юлий… я люблю тебя…

Ничего не пропало. Всё снова было, как тогда, в первый раз. И потом, когда они лежали в темноте без сна, взявшись за руки, Стасенька думала о том, что в Юлии есть что-то такое, чего в Рожнове нет и не было отродясь… Внезапно она испугалась, что это конец, и ничего больше никогда не повторится. Жуткое слово – «никогда»…

– Юлий…

– Что?

– Мне страшно, – прошептала Стасенька.

Он сжал её пальцы в своих.

– Мне, как ни странно, тоже…

– И тебе? – встрепенулась она.

– Да…

– Почему?

– Не знаю. Наверное, боюсь тебя потерять…

С ума сойти – он боится её потерять! И не боится говорить ей об этом! Стасенька зажмурилась от счастья. В конце концов, это невыносимо… Внутри всё дрожит, дышать трудно, что же такое с ней делается-то? Нет, надо с этим покончить раз и навсегда, сейчас она ему всё скажет…

– Юлий.

– Что?

– Спой мне что-нибудь, пожалуйста…

– Хочешь «Колыбельную»?

– Хочу!

Он взял гитару и тихо спел ей колыбельную из репертуара «Цветов»:

Песня была старая, когда-то сто лет назад он пел её по телефону Маше.

Стасенька слушала с горящими глазами.

«Если не настанет, – с грустью подумала Стасенька, – то только потому, что Рожнов никогда никому не говорит «Спокойной ночи», мне в том числе… Как же всё-таки сказать про свадьбу? После этой песни ещё…»

Потом снова долго лежали в молчании, пытаясь заснуть. Не получалось.

– Юлий, – позвала она тихо. – Ты спишь?

– Нет.

– А о чём ты думаешь?

Он почему-то смутился.

– Тебе это будет неинтересно.

– Нет, скажи! О чём?

Он глубоко вздохнул.

– Ну, о том, что завтра – первое марта…

– И что? – удивилась Стасенька.

– В ночь на первое марта 1881 года народовольцы готовились к покушению на Александра II…

Если бы он в ответ на её вопрос повернулся и стукнул ей по лбу, Стасенька, конечно, тоже была бы удивлена, но гораздо меньше.

– Народовольцы? Там у них брат Ленина был, да?.. – спросила она, чтобы показать знакомство с предметом.

– Да, но это уже потом. Сначала – Михайлов, Перовская, Гриневицкий. Желябова в эту ночь с ними не было, его накануне арестовали, Квятковского ещё в ноябре повесили…

– Подожди, – сказала Стасенька.

Он об этих народовольцах рассказывал, как о своих знакомых, а она совершенно ничего о них не помнила, кроме того, что Желябов и Перовская, кажется, любили друг друга. Чтобы блеснуть эрудицией, она спросила:

– Они любили друг друга, да?

– С кем, с Ивановой-то? – уточнил Юлий. – Наверно… Я вот до сих пор не могу понять, зачем он тогда высунулся, сказал, что это всё его – и газеты, и динамит… Его же могли совсем не тронуть, а девице так и так Сибирь светила…

– Кто высунулся – Желябов?

– При чём тут Желябов, ты же про Квятковского спросила…

– А кто это такой? – с милой непосредственностью поинтересовалась Стасенька.

Он рассказал ей о Квятковском – одном из руководителей организации, который был арестован из-за нелепой случайности и казнён через год в Петропавловской крепости. О Михайлове, погибшем в Алексеевском равелине, – он был схвачен из-за фотографий приговорённых к каторге товарищей, которые требовалось переснять. О Котике, взорвавшем себя вместе с царём, и о Тигрыче, ставшем вдруг через несколько лет ярым монархистом. Об Окладском и Рысакове, которые решили, когда дошло до дела, спасти свои шкуры ценой предательства. Рысакова было особенно жалко: он остался внакладе – и продался, и всё равно повесили… Стасеньке было интересно. Она слушала Юлия, боясь пропустить хоть слово. Потом спросила:

– А откуда ты всё это знаешь?