Ирина Лазарева - #Этюды_21_века

Когда мне рассказали об этом коллеги, я не смогла сдержаться. Слезы хлынули из глаз. Было больно и за Машу, и за ее давешнюю жестокость, и за ни в чем неповинную мать и, возможно, за совершенно случайное совпадение. Совпадение, которое теперь навсегда превратится в сомнение и уже не отпустит Машу, как оно не отпустило и меня спустя столько лет.

Сомнение, которое будет возвращаться к ней в моменты расслабления, когда она будет уверена, что забыла о нем, смогла подавить в себе. Оно будет давать знать о себе вновь и вновь, хлеща по сердцу звонкими и быстрыми ударами. Или, быть может, наоборот, совпадение это заставит Машу отвернуть свой взгляд от других и обратить его внутрь себя, на свои чувства. Заставит меньше завидовать и больше думать о своих несовершенствах, да о том, как их исправить. Будет вечным напоминанием о червоточинке, которой отмечена сердцевина каждой человеческой души, и которая может обратиться таким непреодолимым злом, если только ее поощрять и давать ей расти.

Шел 1996-ой год, тот самый год, когда страна только начала оправляться после потрясений 90х, люди работали, копили деньги, все чаще в долларах, но некоторые умудрялись делать это в рублях. Никто не подозревал, что несчастия 90х еще не кончены, и что впереди маячит новый удар.

Мы тогда только переехали в коттеджный поселок. Родители мои занимались бизнесом. В те злосчастные годы у них получилось не просто продержаться, но и за счет случайным образом набранных и обесценившихся кредитов чуть преумножить свои небольшие активы. Однако из-за переезда в коттеджный поселок мне пришлось поменять школу, и я пошла в новую на окраине города. Это может быть смешно сейчас, но в те времена предприниматель не обязательно был человеком с автомобилем, и у нас его действительно первый год не было. Приходилось идти несколько километров до города в любую погоду: снег, дождь, слякоть, гололед, – поэтому и школа нужна была ближайшая.

На первом сентября в новом классе все дети стояли немного запуганные. Они могли говорить шутки или озорничать, но тут же с опаской озирались на грозную фигуру учителя, Лидию Васильевну. Это была сухая высокая женщина с оттопыренными недовольными губами, – оттого, что она именно всегда их выпячивала, мимика ее лица изменилась за долгие годы, и оно обвисло и постарело более, чем должно было. Она смотрела на всех грозно сквозь толстые линзы очков, а на голове у нее был старомодный пучок крашенных волос. Этот пучок больше всего привлек мое внимание и больше всего напугал, ведь я видела такие прически в черно-белых фильмах про другие, более жесткие к детям времена. Одевалась Лидия Васильевна всегда элегантно, по советской привычке – на ней был красно-черный шелковый костюм, ее любимый в гардеробе.

Годы обучения неблагодарных и нерадивых детей, большей частью почти с рождения предоставленных самим себе и оттого не страдавших от раннего развития и прочих выдумок активных мам, – дали о себе знать. Лидия Васильевна стала вспыльчивой и нервной настолько, что способна была прийти в ярость от любого глупого слова. Дети не могли это объяснить, но подсознательно чувствовали, что с ней нужно быть на чеку, ведь самая пустяковая мелочь могла вывести ее из себя.

Но тогда я еще ничего не знала о ней и убеждала себя, что мне показалось: и про боязливо кривлявшихся детей, и про строгого вида учительницу. Мне хотелось радоваться, как я привыкла радоваться в День Знаний. К тому же, у меня были дела поважнее: нужно было внимательно изучить лица девочек и понять, с кем можно дружить.

Между тем мама привлекла внимание одноклассников и учителя. Среди женщин сорока лет, одетых в старые выцветшие вещи, неухоженных, с волосами, завитыми химией, которые так не шли их простым, не накрашенным лицам, моя мама выделялась. Она была высокой, статной и стройной, потому что одна из первых после перестройки стала мучить себя всевозможными диетами. Губы алели жгучей помадой, очки ее были в необычной яркой оправе, которая увеличивала и без того большие глаза. Прическа была уложена высоко, по моде 90х, а костюм ее, бежевый, с золотой цепочкой вместо пояска и пуговиц, один из многих ее удачных приобретений, был невероятно красивым и стильным. И хотя в действительности она была одного возраста с другими мамами, выглядела она моложе.

В те золотые годы детства я по-особенному любила каждую черточку в ярком облике мамы, любила ее горделивый взор, и в то же время лучившуюся через эту оболочку стиля и красоты – скромность. Она словно стыдилась своего превосходства над остальными и пыталась скрыть его, что у нее почти получалось. И мне было отрадно, что она везде любима, везде притягивает взгляд.