М. Нагорная - Потерянный рай. Роман

****

Ранним воскресным летним утром 1972 года, когда жаркое солнце ещё не успело раскалить безлюдные, пустынные улицы спящего города, а воздух был ещё прохладен и свеж, на Золотой набережной появился первый человек – мужчина лет пятидесяти с лишним в летнем сером костюме и в фетровой чёрной шляпе. Это был не кто иной, как отец Натальи Лесковой – Владимир Петрович Лесков, только что сошедший с московского поезда. Ни сумки, ни чемодана при нём не было. Бывший известный архитектор, бывший член Союза архитекторов СССР и Международного союза архитекторов, много лет назад он получил очень престижный правительственный заказ на проектирование крупного магазина в Москве, который оказался для него роковым и последним в его карьере. По окончании строительства магазина он был жёстко раскритикован за «порочные излишества в архитектуре» своими же коллегами-завистниками, которые яростно боролись за получение этого заказа, и Владимир Петрович, не выдержав травли, впал в жестокую депрессию и начал спиваться. Даже сейчас он был под хмельком, хотя выпил скорее для храбрости, оставив последние деньги в вагоне-ресторане. Единственный дорогой заграничный костюм уже давно потерял свой вид и полинял, а изъеденная молью шляпа вышла из моды и была не по сезону тёмного, мрачного цвета, но, по мнению её обладателя, придавала ему солидности и была необходима для предстоящего делового разговора. Резким порывом ветра шляпу вдруг сорвало с головы и унесло за решетку набережной реки. «Ах, ты!» – от досады Лесков шлёпнул ладонью по мраморному парапету, глядя на безвозвратно уплывающую от него шляпу, единственную в его гардеробе.

Лесков свернул в Нагорный переулок, вверх, туда, где на холме за чугунной кружевной решеткой в глубине изумрудного сада стоял трёхэтажный особняк, там на третьем этаже жил Константин Витальевич Макаров со своей семьей.

Константин Витальевич в это время пил в своём кабинете свой утренний кофе, выкуривал трубку и изучал письмо, которое только что принесла домработница Вера. Обычный прямоугольный конверт с простеньким банальным изображением каких-то красных цветов, но без обратного адреса и имени отправителя. Константин Витальевич, уверенный в том, что это очередная анонимка или признание в любви неизвестной поклонницы, хотел выбросить письмо, не читая, остановило лишь то, что конверт был с авиапочтовой маркой, а значит, отправлен из другого города. Почтовый штемпель был не очень четко отпечатан и даже размыт, но можно с трудом различить первые три буквы названия города, из которого это письмо было отправлено – М, О, С, и последняя буква А или Л. Между буквой С и последней А или Л оставался промежуток достаточный только для двух букв. «Москва», – решил Константин Витальевич и вскрыл конверт. Письмо было написано на неаккуратно вырванном из ученической тетради листе торопливым и всё-таки женским почерком, но начиналось очень официально: «Тов. Макаров, я Вас не знаю, но надеюсь на Вашу порядочность или хотя бы сострадание к Вашей дочери. Я не стала бы к вам обращаться, но у неё начались неприятности и мне трудно ей помочь. В московский детский дом №2 Ваша дочь поступила всего четыре месяца назад, но сейчас она попала в очень неприятную историю, защитить её некому. Я бессильна против ТОГО человека, он может навсегда исковеркать её судьбу и возможность на нормальное будущее, может, и не счастливое, но сносное. При Вашем положении и влиянии вы могли бы вмешаться, достаточно вашего звонка. Он струсит, я знаю. Вы можете изменить. Хотя бы перевести её в другой детский дом, если вам не нужна. Я надеюсь, что все-таки у вас есть капля совести. Вы поможете своему ребенку, примите участие в судьбе». Подпись «Анна Ковалёва».

Письмо написано сумбурно и торопливо, последние фразы обрывисты, не закончены, где-то перечеркнуты, некоторые буквы были пропущены и уже отсутствовали знаки препинания, а уж понять, о ком и о чём идет речь, было просто невозможно.

Константин Витальевич едва успел дочитать письмо, когда услышал в прихожей лай Цезаря, его молодой немецкой овчарки, которой категорически было запрещено подавать в доме голос, чей-то хриплый бас («Извольте доложить») и возмущенный голос домработницы Веры. Константин Витальевич поспешил к месту происшествия. Входная дверь была приоткрыта, какой-то гражданин дергал за ручку двери, пытаясь пошире её распахнуть и втиснутся в образовавшуюся щель, но Вера тянула дверь на себя, да и собака пугала непрошеного гостя.