Оксана Кожемяко - Больше черного

– Вы мне расскажете об этом, сэр? – спросил я.

– Непременно, доктор Ранду, – проговорил он, выпустив дым, – но не теперь. Вам необходимо отдохнуть. – И, опираясь на трость, капитан Гуилхем поднялся со скамьи.

Войдя в уже притихший дом, мы еще немного постояли в полном молчании у почти погасшего камина, дабы согреться.

– Идите, доктор Ранду, вам пора спать, а у меня все равно бессонница. Оживлю огонь. Посижу в тишине, – произнес он.

Я заметил, что в голосе его пропала надломленность, голос старого моряка помолодел. Вздрогнув от неожиданности, я посмотрел на капитана. Его изуродованная часть лица осталась в тени, а тусклый свет, исходящий от тлеющих углей в очаге, сыграл жуткую шутку. Передо мной стоял молодой человек: красивый, сильный, дерзкий. От такого зрительного обмана я не смог сдержать вскрика.

– Что с вами, доктор Ранду, – удивленно спросил он, участливо взяв меня за плечо. – Вам плохо?

– О, нет, сэр, – пробормотал я, пытаясь рассуждать, как материалист. – Что-то вступило в спину. Мне необходимо прилечь.

– Конечно, – произнес он. – Идите. Это все проклятая сырость. Покойной ночи.

– Да, да, – откланявшись, промямлил я. – Покойной ночи, сэр.

Поспешно удалившись, я пробрался в свою комнату и, даже не пытаясь найти этому явлению хоть какое-нибудь вразумительное объяснение, рухнул, не раздеваясь спать.

Проснулся я, похоже, часа через два. Комната была погружена в кромешную тьму, непогода вернулась, затянув красоты небес безысходностью ненастья. Дождь не по-летнему монотонно выстукивал ритм. Мне захотелось свету. Чиркнув кремнием и извлекши божественную искру, я зажег свечу и, щурясь, поднялся с постели. Пока мои руки машинально стягивали жюстокор, мысли хаотично метались в голове, ведь вечер накануне выдался богатым на события. Остро ощущая потребность в хорошем отдыхе и, глядя на безмятежный огонек свечи, я развязал шейный платок. Робкий стук в дверь изрядно удивил меня. На часах было четверть третьего.

– Войдите, – пригласил я тоном в большей мере вопросительным.

Дверь отворилась, и на пороге я узрел миссис Харрисон со свечой в руке. Вид у нее был встревоженный и немного виноватый.

– Я прошу прощения, мистер Ранду, – начала она, и я заметил, что голос ее, несмотря на прилагаемые леди усилия держаться твердо, дрожал. – У отца сильный жар. Я хотела послать за доктором. Мой брат Томас – доктор, живет неподалеку. Но, будучи в коридоре увидела свет в вашей комнате и осмелилась зайти к вам просить о помощи. Я понимаю, с моей стороны это…

– Не беспокойтесь, сударыня, – прервал ее я как можно мягче, чтобы сгладить неловкость, и, не давая возможности женщине оправдываться. – Я все равно не спал и готов попытаться вернуть здоровье вашему батюшке. – В награду она улыбнулась.

Я вновь завязал платок и надел жюстокор, после чего, взяв саквояж, последовал за миссис Харрисон.

Пока леди вела меня по коридору, наполненному до отказа призраками прошлого, я, к стыду своему, совершенно не считаясь с кодексом джентльменской чести, принялся разглядывать миссис Харрисон. Взор мой наслаждался видом гибкой талии, покачивающихся под складками домашнего платья бедер и гривы роскошных темно-каштановых волос, убранных наспех. Вспомнив сетования отца ее о невозможности показать свой «бриллиант» в обществе, я попытался представить себе миссис Харрисон в сиянии шелка и драгоценностей, в напудренном парике и с обилием белил, и помады на лице, подающей нежную ручку для поцелуя какому-нибудь щеголю столь же блистательному, как сапфиры и рубины на его перстах. Хотя в желании этом угадывалось скорее гордыня, нежели гордость и невольное непринятие смысла жизни этой женщины, ее стремлений и чаяний. Мистер Гуилхем был так удручен тем, что его умная, талантливая и красивая дочь вынуждена довольствоваться только малым обществом Латус-хилла. Конечно, каждый любящий родитель хочет лучшей участи для своего дитя, иногда даже не задумываясь о том, что плоть от плоти его выбирает другой путь и может видеть счастье свое иначе. Впрочем, мне как человеку бездетному странно, да и смешно рассуждать о предмете столь тонком и деликатном как отношения родителей и их чад. К тому же мы прибыли на место и мне пора было заняться делом, в коем я, без ложной скромности, разумел гораздо больше, чем в делах семейных.

Капитан Гуилхем метался в бреду. Время от времени его лицо, покрытое испариной, искажалось гримасой боли, смуглая кожа сдалась под натиском смертельной бледности, а глазные яблоки под закрытыми веками хаотично вращались. Я поставил саквояж на прикроватный столик и снял жюстокор. Ополоснув руки в тазу с водой, предусмотрительно приготовленным миссис Харрисон для меня, я взял запястье капитана и нащупал пульс. Его сердце бешено колотилось. Я приложил ладонь ко лбу больного, у него был сильный жар. Осмотрев зрачки капитана, послушав его дыхание, я принялся без лишних разговоров выкладывать все необходимое из саквояжа.