Валерия Званадская - Осколки лондонского неба

Мне трудно из пепла воскреснуть

И крылья готовить в полет.

Мне в клетке становится тесно,

А в сердце по-прежнему лед.

Я думала что-то исправить,

Но снова в осколках мечты,

Где счастье мое – я не знаю,

Не знаешь об этом и ты.

А ты ослеплен миражами,

Которым исчезнуть дано,

И пламя горит над мостами.

Но только тебе все равно.

Назад еще можно вернуться,

Чтоб снова воздвигнуть мосты,

Лишь стоит к огню прикоснуться —

И наши воскреснут мечты.

23.02.2000

У меня нет твоих писем – ты ужасно не любишь и не умеешь писать письма. У меня есть твои фотографии. Честно говоря, даже не ожидала их получить. А еще – я совсем не знаю, какой ты. Не знаю, что для тебя значу, да и значу ли что-то вообще… Наш последний вечер встает стеной между мной и моими чувствами. Я не сержусь на тебя. Я только боюсь еще раз обжечься. Это больно. Я хочу думать, что ты хотя бы на 50% относишься ко мне так, как мне бы хотелось. Но мне страшно так думать. Мой замок – воздушный и стоит на песке, а ты так далеко… Но мне хочется ждать тебя. Потому что вопреки всему, я отношусь к тебе серьезней, чем могла предполагать…

Усталый шепот нежных рук

С собой на память унеси,

Печальным будет сердца стук.

У Бога счастья попроси…

Уснет тревожная звезда,

В рассвете медленно сгорит.

Проходят мимо поезда,

А наше счастье где-то спит.

Я за чертой пройду дождя,

Тебя я встречу на пути,

И в листопаде октября

Меня захочешь ты найти.

Ты знай – я все же жду весны,

Тебе лишь стоит захотеть —

И к нам вернутся наши сны,

И будут стаями лететь.

Ты помни – есть на свете я,

Я все равно тебя дождусь,

Цветущей станет вся земля,

Когда к тебе я прикоснусь.

Ты лишь поверь, прошу тебя,

Поверь, что я умею ждать,

Не отрекаются, любя…

Быть может, нам дано летать.

Стояла глубокая ночь, и город чутко спал под тихий, медленно падающий с низкого февральского неба снег. Темные проемы окон и пустынные, освещенные тусклым светом фонарей улицы. Обнаженные тонкие ветви берез стряхивали с себя снежинки и чуть заметно покачивались, задетые зимним ветром. Казалось, что все замерло в ожидании утра, и только на пятом этаже типичной многоэтажки никак не гасло одно окно. В уютной комнате за большим письменным столом над тетрадью склонилась хрупкая девушка и что-то быстро писала. Лера любила ночь, именно в это время она могла побыть в тишине, наедине со своими мыслями и дневниками, изучая свои многочисленные медицинские конспекты и не отвлекаясь на суету повседневных дел.

Строчка за строчкой ложились слова в Леркином дневнике красивыми буквами. В академии над ней шутили, что с таким каллиграфическим почерком ей нужно было становиться музыкантом или писателем. Алфавит Лера знала уже в полтора года, а в два читала по слогам. Незнакомые люди в транспорте всегда приходили в умиление, когда светловолосая малышка с огромными глазами вдруг начинала громко произносить названия вывесок магазинов и аптек, проплывающих за окнами автобуса. В третьем классе она закончила читать всего Чехова, а к окончанию школы пересмотрела всю огромную библиотеку, которую бережно собирал дома ее отец. Любовь к чтению и книгам он привил ей с раннего детства.

Еще одним увлечением была поэзия. Причем она никогда не садилась специально писать стихи. Строчки возникали сами по себе и неожиданно, заставляя брать первый попавшийся под руку листок бумаги и просто записывать. Сейчас к блокнотам со стихами, лежащими в тайнике письменного стола, добавились еще и личные дневники…

Лере показалось, что кто-то позвал ее по имени. Она подняла голову от тетради и с недоверием оглядела комнату, пытаясь убедиться, что в ней действительно никого нет. Никого. И хотя это было странно, она явственно слышала тихий женский голос, который обращался к ней.

– Да, Лера, я тебя понимаю… Невозможно было не влюбиться в такого стильного красавчика с синими глазами. Но ты уверена, что действительно простила его?

Лера почувствовала рядом чье-то незримое присутствие. За окнами стояла звенящая тишина, а в квартире все давно уже спали. Большое окно приоткрыто, несмотря на то, что воздух был еще по-зимнему свеж, легкий белый шифон занавесок чуть задрожал, как будто кто-то потревожил их. В комнате царил полумрак, и только настольная лампа на столе освещала лицо девушки. Она подумала, что голос, который только что услышала – всего лишь плод ее слишком буйного воображения. Но он прозвучал снова…