Евгения Смирнова - Подари мне эдельвейс. Мой любимый ботаник

– Нет, я хочу рассказать вам, сейчас, а то, знаете, второй раз я могу и не решиться, – она смущено улыбнулась.

Маша поставила чашку на стол, и немного подалась навстречу гостье, как бы говоря, что она готова ее выслушать.

– Понимаете, Маша, я и моя семья люди не совсем обычные.

Маша слегка кивнула.

– Я не знаю, слышали ли вы, но около месяца назад мне сделали предложение.

Как бы в подтверждение своих слов она покрутила на безымянном пальце правой руки золотое колечко с огромным прозрачным камнем, а потом, как показалось Маше, равнодушно отдернула руку.

– Это было весьма помпезное событие, но родители, кажется, остались довольны.

Лиля снова сделала большой глоток и даже слегка зажмурилась.

– Как я уже говорила, мои родители не совсем обычные люди. Вот, к примеру, в нашем доме мне не позволено было бы закатать рукава на кофте, или, скажем, пить сладкий капучино, как сказала бы мама – «Ты хочешь превратиться в слон?» Я иногда думаю, а если бы природа сыграла со мной злую шутку, и я родилась бы страшненькой толстой девочкой, родители бы отказались от меня или нет?

Лиля как-то неестественно рассмеялась, но потом, словно опомнившись, сделала последний глоток полу остывшего кофе и поставила чашку на стол.

– Может еще? – Маша уже начала вставать, готовая кинуться в маленькую кухоньку.

– Нет, Маша, не сейчас. Так вот, на чем я остановилась? Ах, да, я родилась все-таки красивой девочкой, и мне было позволено остаться жить в семье, – Лиля вымученно улыбнулась. – Через несколько лет родился брат, чертовски милый и талантливый малыш, знаете, он в пять лет уже говорил на трех языках, в общем, весь мир родителей стал крутиться вокруг Дани. Но, а я, как и положено, строптивому подростку начала бунтовать и в результате в семнадцать лет оказалась в лечебнице для душевнобольных в Германии.

Маша ахнула и прикрыла рот рукой. Разве может быть, чтобы невероятная Лилия Нежина – умная, красивая, безусловно талантливая актриса – была душевнобольной?

– Можно я закурю?

– Курите, я потом проветрю, – Маша пододвинула к Лиле пустую чашку, предлагая ее вместо пепельницы.

– А вы? – Лилия достала сигареты из маленькой сумочки и прикурила, руки слегка дрожали.

– Я не курю, да и Вадим Андреевич тоже, но он не скоро придет, так что…

– Вы смелая девушка, Маша, – Лилия немного помолчала, внимательно глядя на девушку, – и очень красивая, правда вы умело скрываете это.

Маша запротестовала, но Лиля как-то властно повела плечами, и Маша поверила, не могло быть и речи, что эта женщина врет, как это ни странно, но она действительно считает Машу красивой.

– Кроме того, вы мне кого-то напоминаете, но никак не могу вспомнить кого, впрочем, у меня так бывает, что я не могу вспомнить. Мне даже из театра пришлось уйти, это далось совсем не просто, думаю, что с кино распрощаться мне было бы проще, – Лиля выпустила изо рта струйку дыма и раздавила сигарету в пустой чашке. – Впрочем, сейчас не об этом. Так вот, в семнадцать лет родители отправили меня в, так сказать, «Клинику неврозов» в Германии. Такое знаете примилейшее местечко, где на завтрак подавали красную икру, а в уборной играл Шопен. Жуть, – женщина поежилась, вновь представив те ужасные два года пыток. – И все вроде бы там распрекрасно, вот только выхода оттуда не было.

– А разве в «Клинике неврозов» закрытый режим?

– В этой – да. Знаете, по соседству со мной жила Бритни Спирс.

– Бритни Спирс?!

– Ага, – улыбнулась Лиля, – правда она немного повзрослела, если я не ошибаюсь, то в то время ей было лет пятьдесят.

Маша замерла.

– Я вижу, вы сами поняли, что это была обычная психушка.

– В которой подавали икру на завтрак и омаров на обед, – вырвалось у Маши.

– Вижу, вы уловили суть, – Лиля опять засмеялась, только теперь в ее смехе была горечь.

– Это было так необходимо?

– Вы имеете в виду необходимо ли было помещать меня в психушку?

Маша кивнула. Такая сильная, всемогущая, горделивая Лилия Нежина по ту сторону «голубого экрана», теперь казалась Марии несчастным ребенком, ненужным своим родителям и раздавленным тем грузом ответственности, который ей пришлось нести с самого своего рождения. Ей не позволено было быть больной, уставшей, некрасивой, и, наконец, бездарной. Маша впервые в жизни подумала, что она родилась счастливым человеком, ведь ей не надо было ничего из себя строить, чтобы бабушка ее любила.

– Не знаю, хотя… нет, я не уверенна. В семнадцать, знаете, это ведь весьма непростой возраст для детей, я начала бунтовать, красила волосы в черный цвет, обвешивалась цепями и черепами, в общем, сходила с ума по полной программе, а моим родителям это было неудобно, понимаете. Однажды, мы с той моей компанией накурились какой-то бодяги и напились, в общем, я попала в больницу с отравлением. Меня записали в суицидники, думаю, что без моей мамочки здесь не обошлось, и отправили в клинику. В девятнадцать я вышла оттуда другим человеком, я решила, что проще подчиниться и принять, чем бороться, я поклялась себе, что сделаю все от меня зависящее, чтобы больше никогда не попасть в подобное заведение. У меня вроде все успешно складывалось, но месяц назад я получила письмо с угрозами.