Арина Амстердам - День последней капли

Такие споры Женька вела регулярно, особенно в дороге и перед сном, но мало в них преуспевала. Поиск истины сводился к тому, что та в конце лабиринта оказывалась иной, чем хотелось. Лабиринт кончался, а истина лежала в его тупике всё та же – Лакшми не воткнет нож в спину, а Мадо – всегда рада.

Но признавая все достоинства Лакшми, Женька раз за разом относила ее к области скучного, к рукоделию, энциклопедиям, фольклору и фрешу из сельдерея. Кроме того, что-то нашептывало ей, что, невзирая на крайнюю доброту и нетребовательность, Лакшми не лишена самолюбия, а даже наоборот, уважает ближнего именно из уважения к себе, и скоро, совсем скоро ей эта роль надоест. Тогда Женька окажется в весьма незавидном положении, в распоряжении Мадо без тыла за спиной. Трудность заключалась еще и в том, что обилие знакомых, с кем провести вечер, съездить на пляж или сгонять на очередную премьеру усыпляло бдительность: казалось, всегда рядом друзья. Между тем, дружба складывалась только с непритязательной, по-щенячьи безобидной и преданной Лакшми, ну еще с эмо-Эйми. А хотелось – с ураганной Мадо, с ее спонтанными шопингами на последние деньги или за чужой счет. С ее нюхом на бесплатные способы получить платное. С ее кругом знакомств, от которого за версту разит большим пороком и мелкими грешками. Общение с Мадо попахивало сексуальной борьбой, борьбы, собственно, не было, но душок… Мадо хотела полностью владеть разумом и кошельком Женьки – та хотела владеть ее сердцем. Было ли у Мадо вообще сердце, Женька поручиться не могла, но хотелось быть в нем так же надежно, как в сердце Лакшми. Лакшми за это ничего не требовала, Мадо требовала всего, сразу и, в принципе, ни за что. И потому отказать ей было невозможно.

Ночь прошла весело, на чьем-то дне рождения сначала в баре «Саарейн», потом несколько девчонок просто гуляли по Йордану, болтали и смеялись. В голове шумел алкоголь. Сколько именно исполнилось имениннице, Женька не запомнила, но определенно с кем-то целовалась. Это она, правда, тоже помнила смутно. Затем, не дожидаясь рассвета, ушла домой, чтобы выспаться, насколько возможно, и выехать на казнь к зубной фее.

***

Проснувшись, она с удовлетворением отметила, что за окном не слишком солнечно. Собирался дождь. Она распахнула окно и высунулась наружу. Улица была пока еще свежа, город просыпался и колесил на работу. Машины, велосипеды, мопеды. Женька решила пройтись пешком. Велосипед после пьяной ночи хорошей идеей не казался.

На улице ее встретил долгожданный дождик и проводил до самого крыльца клиники. Спать хотелось невыносимо. Даже после душа в носу стоял запах сигаретного дыма. Чего бы ни касались ладони, ощущения явно лгали. «Надо спать, красота и здоровье – в регулярном сне! Надо ложиться вовремя! Сегодня же и начну», – она знала, что не начнет.

Не верилось, что в такой день кто-то кроме нее может находиться в этом гулком помещении с отталкивающим светлым пластиком повсюду, однако люди были – и куда бодрее нее.

«Что они тут делают, ведь они совершенно здоровы! Что тут делаю я, ведь мои зубы в порядке! Мне нужен невропатолог, возможно, психотерапевт. Даже нарколог. Но что я делаю у стоматолога!»

Прием, однако, прошел без потрясений. Кроме разве, момента, когда доктор весьма бесцеремонно положила ей ладонь на коленку, объясняя, что будет делать с зубом. Оказалось, на семерке кариес, небольшой, но многообещающий! Как романтично, не правда ли. От этой ладони Женьку нисколько не прошибло током, не накрыло оргазмом, даже мурашки не побежали. Просто сразу захотелось остаться тут жить. Спать в этом кресле, смотреть на всё белое, листать чужие медицинские карты, знать, как называется каждый аппарат и кто его производитель, а главное, приходить с ней и уходить с ней, дышать ее туалетной водой, чуть древесной, чуть цитрусовой… И пусть касается железяками губ, залезает прохладным латексным пальцем в рот, пусть будет рядом и думает о ней, заботится, трогает ее уверенными руками. Неужели и она спала с Мадо? Мадо же воплощенная грязь… Тут всё белое, и доктор сама излучает стерилизующие лучи, как возможно, что эти чистые пальцы бывали черт знает где без перчаток, а у нее во рту – только в них? Захотелось разыскать в этих глазах хоть кроху искренней симпатии, внимания не профессионального, живого… Ведь не могла же она с Мадо без симпатии. Хотелось и себе ее тоже. Привыкать понемногу к сатанинским глазам. Ну не такие и сатанинские. Просто странные. Даже приятной такой оригинальности… Она как-то ближе всех прочих, к другим уже не хочется, хочется остаться. «Какая-то своя», – другого определения в Женькину голову не приходило.