Нурлан Баймухаметов - Весточка с той стороны

Так немного пространно размышлял Никита Байков, оглядывая мужчин, построившихся во дворе одной небольшой шеренгой перед импровизированным постаментом из табуреток с носилками, на котором лежало завернутое в ковёр тело его покойного друга, Искандера Мухаметова.

Стоявший рядом молоденький упитанный мулла в белых одеждах перебирал чётки и готовился к жаназе, заупокойной молитве. Он хотел было сделать замечание, что строиться надо не меньше, чем в три ряда, но воздержался: народу пришло мало. Расшитая замысловатыми узорами тюбетейка, хотя и плохо скрывала глубокие залысины, предвещавшие скорое облысение, всё же добавляла неказистому облику его толику той важности, которая столь необходима человеку, претендующему на особые отношения со Всевышним. Но всё портил небольшой рост. Круглое скуластое лицо обрамляла жиденькая бородёнка, что неизбежно делало муллу старше, но отнюдь не солиднее. Что-то неуловимо неприятное читалось в нём для Никиты. Может, то самое плохо скрываемое равнодушие в его блёклых, будто выцветших на ярком солнце, светло-зеленых глазах?

Двор казался небольшим, и тем занятней было поразмыслить, как это столько дорогих чёрных машин с тонированными стёклами в него втиснулись. Среди них чужеродным пришельцем выделялся розовый «Бентли».

«Что за нелепица такая: "Бентли" розовый, надо же. Неужели жив еще сетевой маркетинг?» – подумал Байков, а потом вдруг спохватился, и у него тут же мелькнуло виноватое: «Господи, и о чем это я? Ведь здесь же – Муха. Искандер. Друг мой».

Никита на мгновение крепко зажмурился и покачал головой. Поверить в это нелегко: друг ушел внезапно, и всего-то – в тридцать лет.

У входа в подъезд томились в ожидании женщины. Головы они повязали платками. Лица их, как представлялось Никите, являли собой полнейшую безучастность и абсолютное безразличие.

Время от времени Никита обращал внимание на то, что иногда мыслит почти на автомате, какими-то газетно-протокольными штампами. Он тогда нещадно корил себя: ты уже давно болен пресловутым «канцеляритом», и с этим надо что-то делать. Он всякий раз давал зарок покончить наконец с ненавистной работой стряпчего (так он иногда себя называл). «Ведь именно она меняет тебя, вытесняет правильную речь, – сокрушался он. – Которой когда-то тебя обучала на отделении художественного перевода незабвенная Фаина. Царствие ей небесное! Без этого не излечиться…»

Но время проходило, появлялись новые клиенты, которые были не прочь воспользоваться услугами «стряпчего» и даже неплохо приплатить ему как раз за эти самые канцеляризмы и многозвенные цепочки отглагольных существительных, вроде: «В вашем производстве находится исковое заявление о признании сделки по отчуждению недвижимости недействительной», и он пропускал такого рода слова и выражения, порой даже не замечая, как часто они мелькают у него и на бумаге, и в его мыслях. Как и в этот раз: «Лица их являли собой…»

Женщин собралось немного. В руках они сжимали носовые платки, которые изредка подносили к глазам, чтобы осушить невидимые слёзы, якобы навернувшиеся в порыве внезапной скорби по усопшему.

Никита еще раз оглядел мужчин. Он не находился с ними в одном ряду. Они стояли, склонив головы и смиренно сложив руки перед собой. «Вроде как футболисты в стенку выстроились в штрафной площадке. Занятные персонажи. Кто во что горазд». Никого из них Никита не знал. Разве что Даурена Жабишева, дальнего родственника Искандера. Да и то – постольку-поскольку.

«Стоит важный, пузатенький такой, грушевидный, словно матрешка. Редкие седеющие волосёнки зачесал назад, обнажая скошенный лоб. Сто лет бы его не знал!» Он был ему неприятен.

«Жабик», – тут же нарек его Никита. И впрямь ведь – Жабик, надо же. Длинный лягушачий рот. Губы тонюсенькие такие, сейчас только разлепятся, и черепушка вплоть до верхней челюсти назад откинется, будто крышка мусорного ведра с педалью.

От всех этих мыслей Никита еще больше почувствовал себя здесь лишним и чужим. Единственный русский среди казахов.

Мулла что-то тихо выспрашивал у мужчин по-казахски. Но никто вслух ему не отвечал. Они лишь только отрицательно качали головами, и он удовлетворенно кивал им в ответ.

Тут Никита заметил, как из глубины двора к ним стремительно приближается девушка. Айкерим! Как всегда опаздывает, родная. Он приободрился. Стройность её фигуры, помимо традиционной восточной миниатюрности, выгодно подчеркивала чёрная облегающая юбка-карандаш с коротким разрезом на боку и высоким пояском, перехватывающим узкую талию. Белая блузка, с небольшим припуском заправленная за поясок, рукава с отворотами на уровне локтей, вкруг воротника с острыми уголками – синий корпоративный галстук-бант. Чёрные туфельки на каблуках. Безыскусная одежда, типичная для банковских работников. На ходу она повязывала голову серым платком. На миг задержалась у машины с тонированными стёклами, чтобы отразиться и поправить платок. Айкерим не стала подходить к нему. Она взглянула на Никиту, и, вытянув губы «уточкой», изобразила приветственный поцелуй. Потом указала глазами на женщин, стоявших у него за спиной. Он понимающе поджал губы и, повернувшись вполоборота, проследил её взгляд – Настя. Единственный человек, чьё горе здесь, как он считал, было неподдельным. Видимо, вышла из квартиры позже остальных.