Роман Коробов - Мост через реку Бартанг

– Что? Что он сказал? – Цветок чуток наклонился ко мне. – Ромыч, ты это слышал?

Я был в шоке. Кого-то уже хоронили и выбирали барельеф в граните. Но тогда я всё сразу понял. Жеков всё делал правильно. Он как боевой офицер прекрасно понимал важность момента и важность нашего выбора. Своей речью он подчеркивал уважение к службе пограничников и нашей готовности выйти из строя и пожертвовать чем-то важным во имя Родины. В ту минуту мы были его солдатами, а он был нашим командиром.

Он действительно провожал нас по-военному пафосно. А так и надо всегда. Нужны парады и построения, нужны награды и звания. Нужно любить свою Родину, чтобы Родина гордилась своими защитниками.

Я думаю, если Жеков тогда бы крикнул: «Выйти из строя, кто хочет ехать с ними защищать свою страну!», то шагнул бы весь погранотряд. Жеков и дальше рубил воздух своим железным голосом. И этот голос отзывался в каждом моменте наших проводов:

– Солдаты! Сынки мои! Помните, что я говорил вам! Помните, что вас ждут дома! Вперед, солдаты! В добрый путь!

Мы вытянулись по стойке «смирно». Цветок, как старший группы, доложил командиру части, подполковнику Мурзанаеву, что группа готова. Под звуки оркестра, играющего «Прощание славянки», мы погрузились в машину. Это был наш отрядный ГАЗ-66 с новым тентом. И вдруг кто-то из тысячной толпы крикнул нам:

– Парни, удачи! Возвращайтесь живыми!

Мы расселись в машине: кто на скамейках, кто на вещах, немного оглушенные торжественными моментами. Проводы удались. Что-то замерло в сердце и стучало в висках. Потом многие годы я вспоминал этот день в моей жизни. Спасибо, полковник Жеков и родной 101-й погранотряд! Спасибо, Алакуртти!

Когда проезжали КПП, в голове пошли слайды. Как через эти ворота мы впервые заехали в часть; как бежали на ПУЦ, как ползли обратно с ПУЦА; как ночью, когда я был в учебке в школе сержантского состава, ко мне приехал отец, и нам разрешили посидеть часик на КПП в комнате для гостей; как я уезжал служить на заставу, как уходил в отпуск и снова возвращался. Уходил и возвращался… И в тот момент, сидя в кузове увозившей меня «шишиги», я очень, очень захотел снова вернуться и пройти наше КПП.

Дорога до Мурманска должна была занять по плану часов шесть-семь с остановками, перекурами и переливами. Мы моментально обустроили лежанки и сиделки. Накидали вещей, рюкзаков. Всем было удобно, закинули тент на крышу и запоминали северную красоту природы, чтобы рассказать о ней южным жителям. Да и сами любовались сочным и коротким Заполярным летом. Все было классно, потому что любая перемена в службе – это рай для солдата.

Мы быстро все перезнакомились и увлеченно делились подробностями жизненного пути до той точки, которая свела нас всех в одной машине.

Цветок смотрел на меня и светился счастьем. Он становился настоящим рейнджером, солдатом удачи. Он был рожден для этого. Ему хотелось прямо сейчас остановить машину, спешиться и через леса и степи прорываться к границе. Желательно, с боями и рукопашными, в которых можно покрыть себя неувядаемой славой настоящего воина.

Рядом с нами сидел Серега. Ему было далеко за 30. Он работал в нашем погранотряде, по-моему, художником-оформителем, – не знаю, как правильно называлась его должность, завхоз, что ли… Он заведовал армейским клубом, организовывал концерты и кино для солдат и офицеров части, рисовал афиши, выпускал стенгазеты. В общем он был художником, солдатом-пацифистом. И, да, он был толстым! Очень! Я не знаю, зачем он поехал с нами, так как сразу было видно, что он попал в эту машину случайно.

Словно прочитав мои мысли, Цветок спросил у него:

– Серый! Один вопрос: тебе это зачем?

Серега, за эти годы, видимо, привыкший к шуткам в свой адрес, посмотрел на Цветка и сказал:

– Саня, наливай!

И пока Цветок разливал водку по солдатским кружкам, я услышал короткий рассказ нашего художника:

– Понимаешь, Сань, все осточертело! Мне 35. У меня ни семьи, ни детей, и нет никакой надежды, что я буду здоров. А я болен. И думаю, что по мне это видно. Я болен душевно. Я хочу быть нужным и хочу изменить то, что еще в моих силах. Я знаю, что в Мурманске я не пройду комиссию. Знаю, что меня никто никогда не допустит до службы на границе. Я знаю это, и мне больно. Когда я рисую в отряде плакаты, щиты или афиши, то я рисую себя на них, я мечтаю и рисую этого пограничника молодым, сильным и готовым ко всему. Я хочу быть им, пусть даже нарисованным. Я хочу ночью стоять на посту с боевым оружием, днем «топтать фланги» по 30 км, хочу «подрываться» по тревоге, на ходу проверяя магазины с патронами и, застегивая ремень, запрыгивать в машину. Я хочу быть пограничником, а не бегать из клуба в столовую и обратно. А мне мать в письмах пишет, что она гордится, что её сын на Севере, пограничник. А я ей отвечаю, что не всех берут служить в погранвойска, а только достойных. Понимаешь, Сань, я хочу быть достойным солдатом своей Родины. И, знаешь, если я еду в этой машине с вами, то для меня это уже подвиг. И пусть меня сразу же развернут в Мурманске обратно, я знаю, что я сделал этот шаг. Первый шаг – быть достойным.