Алёшка Емельянов - Полина

грузил, поплавков и верёвок для сети,

снарядов и ядер для битв и мортир,

и нервов на самых отвратных соседей.

Мне будет довольно избы и лугов,

и божьих законов, души нетопимой,

ручьёв и животных, плодов и лесов,

и женщины любящей, самой любимой.

Мне хватит на строки лазурных чернил,

вина и батона для сытой отваги.

Всем хватит земель для житья и могил,

деревьев – на много гробов и бумаги.

Я сыт буду счастьем и малым куском -

привык обходиться обычным и малым.

Мне будет достаточно пули в висок

и хватит любви, чтоб начать всё сначала…

Татьяне Ромашкиной

Обломовский быт

Оброс я кофейною глиной внутри,

снаружи – щетиной и рваным халатом.

Легонько усыпали рожу угри.

Живу я в каморке под ленью, разладом.

Зачах на столе плесневелый пирог.

Чернила усохли до норм пластилина,

к какому пристыло индиго-перо,

какое когда-то любовь подарила.

Колючею кляксою тряпка лежит.

Засалена пыльно-постельная куча.

Воняет ведро, что помои хранит.

Я – липкий бездельник и лежень, и туча.

Упавшие крохи, как капельки слёз.

Разливы от чая влипают в подошвы.

За окнами много движений и поз.

От личного вида воистину тошно.

Худею, тончает и кактус в тиши.

Печати от кружки на тумбах, клеёнке.

И только лишь Бог убеждает: "Дыши!"

В пыли все блокноты, ковры и иконки.

За шторой коричневой, в серых листках,

за коей лучи так осенне играют,

сижу на кроватных, измятых мостках,

гнию, будто пень, без тебя увядаю…

Просвириной Маше

Пополнившие ряды святых

Сегодня свалка туш, раскрошенных сраженьем,

помятых касок, спин в недышащем строю…

Настигли нас вчера кровавым униженьем

погибель, жар и страх в участливом бою.

Сплетенья грязных тел и разных камуфляжей,

ужасный перемес, безжизненность в юнцах.

И вороны клюют, кружатся с жаждой кражи.

И по стволы штыки в израненных бойцах.

Затихли стрельбы, гром, кричащие солдаты,

осела копоть шин, сапог, ремней, ветвей,

застыли все глаза в одной единой дате,

со сценами гранат, ударов, пуль, смертей…

Случился полный крах, ведь пали все герои.

Никто не сдал и пядь, входя в число святых!

Закончен был наш полк средь мух, большого роя,

как был дострелян я, последний из живых…

Чужой весне

Вокруг апрель, но снег в аллее.

Старухи в выцветших пальто.

Подошвы новых бот белеют.

Сижу в прострации пустой.

Болею грустью без предлога,

растерян меж событий, толп.

Карниз нагнулся над порогом.

И как раскрытый циркуль, столб.

Ручьи же торят путь до ямки,

чтоб лужей, малой речкой стать.

Земля, как глина, стала мягкой.

В окно, меж рам взирает мать.

Светлеют акты всей природы,

цветнеют формы лиц, одежд.

Дружнее стала жизнь народов.

И воздух чистый очень свеж.

В глаза настырно лезет лучик.

В букашек вылезших плюю.

Плоды под солнцем спеют лучше,

что разродятся к сентябрю.

Подъезд, как склеп и грот холодный,

как древний замок, конура,

в котором быт сырой, уродный

от ночи к ночи, и с утра.

Округа всё ж добрей, теплее!

Идут навстречу друг и друг.

Влюблённых пары всё теснее.

Лишь я один, как старый жук…

Грузиночка

Ты вся грациозна, как чёрная кобра!

Спустилась с предгорий, уклонов иль гор

в надеждах гнезда и охоты иль корма,

сплетенья с самцом откровеньями пор.

Мой кроличий дух всё лихое событье

заметил внезапно и вовремя, вдруг,

но не убежал с испугавшейся прытью,

а даже расслабил чуть вздыбленный пух.

Ты движешься медленно, гибко и стройно,

крадясь и пытаясь обвить, соблазнить,

и вводишь меня в забытьё и спокойность,

что если укусишь, придётся простить!

Пьянишь ты гранитным, пылающим взглядом,

что так проникающ и очень глубок!

Забыл свою стаю пред лаской иль ядом…

И как же тебя повстречать я тут мог?

Зачем ты явилась в края земледельцев?

Чтоб я мог тебя осмотреть, полюбить,

иль чтобы моё полусладкое сердце

смогла ты коварно, в броске прокусить?!

Зелёное колдовство

Что всё это значит средь пара?

Проделки колдуний и шельм

иль действо шаманских отваров,

проклятье неведомых ведьм?

Наверное, вывод пристрастий,

финал нескончаемых бед

иль новая веха несчастий,

итог обездомленных лет?

Быть может, как акт наказанья

за боли семье иль врагу?

Ведь холодно плоти, сознанью,

в дурмане и встать не могу.

Ах, что же со мною, беднягой?