Лидия Климова - Точка

Мы каждый раз ждали, когда маме надо к косметологу или на аэробику. Эти часы были самыми классными в моем детстве. Но стоило ей войти в дом – она командовала: «Так, мальчики, хватит баловаться, Тейлор, пошли заниматься!» Папа вяло протестовал: «Ты его совсем замучила», но мама закатывала глаза: «Уолтер, ты ничего не понимаешь». Он сдавался и уходил в мастерскую, через пару минут слышался звук работающего токарного станка. А мы начинали заучивать очередную сцену.

Вместо мультиков и познавательных программ для детей я смотрел «Спартака», «Криминальное чтиво», «Полуночного ковбоя» и массу других лент, смысл которых не улавливал. После сеансов мама просила изобразить каждого из героев и придумать новые реплики, а если я не попадал, разбирала их характер и мотивы.

***

В семнадцать настал мой звездный час – я сыграл мальчика, которого насилует отец, даже был номинирован на Оскар. Сидел в мягком кресле: шелковая рубашка прилипла к телу, но мама не разрешила снять пиджак. Она, в черном атласном платье с рубиновым колье, улыбалась, когда на нас наводили камеру, и все сильнее сжимала мою руку. Я ничего не получил, но с тех пор за мной волочилось звание «подающий надежды».

«Ну ничего, в мире еще полно замечательных ролей – получишь свой Оскар, – успокаивала мама, когда мы ехали домой после церемонии. – Только запомни – никогда, слышишь, никогда не принимай наркотики и не спи с мужчинами. Тебе будут предлагать и то и другое, но клянись мной, что сделаешь, как я сказала».

Я поклялся ее сердцем.

***

После номинации я каждый год попадаю в список самых красивых людей мира. Пришло время, когда не надо появляться на кастингах, теперь просили они, а я лишь неторопливо кивал в знак согласия – конечно, оглянувшись на маму.

«Сейчас, чтобы получить признание, – говорила она, – недостаточно играть хорошо. Нужно играть исключительно, и чем более извращенной будет твоя роль, тем больше шанс, что тебя заметят».

И я играл всех: и гомосексуалиста, и наркомана, и исторического деятеля, и сумасшедшего художника, и калеку, и смертный грех, и нациста, и даже простых парней, которыми никогда не был.

***

Со временем мама все отчетливее понимала, что больше ничего не смыслит в этом мире продюсеров из крупных киностудий. Пришла пора искать современного ангела-хранителя, и она объявила кастинг. Шесть агентств по талантам принимали участие в турнире. Вопросы были про мои роли, номинации и гонорары, про размер трусов и предпочтения на завтрак; финальный вопрос – про мои романы. Один отвалился еще на фильмографии, двое – на любимом сорте пива, четвертый засыпался на именах пассий. И вот наши финалисты: Марк и еще одна баба, Моника из New talents. Внимание, вопрос: «Кто из вас готов уволиться из агентства и посвятить ближайшие два года только Тейлору?» Моника сдается, а Марк за способность идти до конца, помимо главного приза в моем лице, получает утешительную компенсацию сразу же после подписания контракта – полмиллиона долларов.

***

Мама умерла два года назад за три дня до моего дня рождения и за три месяца до премьеры «Проклятого Нила». Она решилась на первую пластику, чтобы выглядеть свежей на премьере. Аллергическая реакция на наркоз, такая сильная, что откачать не смогли.

Как ни странно, она была готова. В завещании указано платье, в котором нужно хоронить, а гримировать для последнего прощания должен не человек из морга, а ее визажист.

Мы стояли втроем плечом к плечу: папа, я и Марк – и смотрели в могилу. Обездоленные. Покинутые. Растерянные.

До сих пор не понимаю, почему они не смогли ничего сделать.

***

Я никого никогда не терял. Бабушки и дедушки умерли еще до моего рождения. Домашних животных не заводили – у мамы была аллергия. Другие люди были декорациями. Мы жили своим тесным мирком, куда иногда заглядывал папа.

Я все еще всматриваюсь туда, где толпятся «свидетели», все еще надеюсь увидеть довольный кивок или кулак. Изредка блестит лысина Марка, склонившегося над телефоном, но часто там нет никого, кто был бы интересен.

Как только что-то напомнит о ней: пройдет женщина в «ее» духах, папа использует «ее» выражение, я мельком увижу «ее» в своих жестах, когда на площадке пересматриваем отснятый материал, – тут же ощущаю горькую волну, которая поднимается изнутри. Как будто кто-то нанес смертельную рану, а вся магия бессильна. Я отворачиваюсь, стараясь, чтобы никто не заметил, как собираются над переносицей морщины, как наворачиваются слезы, как перехватывает дыхание…