Екатерина Дибривская - Радость моих серых дней

***

– Тише, тише, – сказал парень и подхватил меня за талию. – Вот это ты напилась, сестрёнка!

Я увидела проходящую мимо пожилую пару с собакой, но не cмогла произнести ни слова.

***

– Что это за страшила? – смеялся голос рядом.

Я слышала их, но не могла открыть глаза.

– Бро, я не видел шрама, – оправдывался другой, уже знакомый мне голос.

– Ладно, продадим дешевле, – согласился первый.

***

Я научилась считать в этом безумном, кошмарном сне: ровно до трёх сотен, пока дверь не скрипнет, до двадцати – пока раздаются гулкие шаги, до семидесяти – пока кто-то жарко дышит мне в лицо, до двадцати – пока слышатся шаги и снова скрипит дверь.

Примерно два часа проходит от одного укола до другого, примерно шесть часов – три укола – проходит от одного приёма пищи до другого. Примерно раз в три часа меня выводят из пустой комнаты с матрасом, грубо задирают платье, стягивают белье и усаживают на мокрый ободок унитаза.

Я благодарю своего Бога – не Иисуса или Аллаха – что они не насилуют и не убивают.

Примерно спустя тридцать восемь дней меня переодевают, и мы выдвигаемся в путь.

***

Мои похитители не стесняются говорить при мне, поэтому я знаю их планы: они рассчитывают перевезти меня через три границы и продать в Турции.

Блаженны неведующие .

Таких слов, по-моему, нет ни в одном писании. Но я искренне убеждена в этом утверждении. Страшно ли мне? До жути! Так, что выворачивает наизнанку. Но я не могу позволить себе сломаться.

Я верю, что мой Бог укажет путь, и я должна быть готова.

***

Мы едем в душном вагоне со спёртым воздухом.

Похитители постоянно называют меня братом, шутят и баламутят других пассажиров.

На какой-то из станций один из них купил самогон, и они накачиваются. Перед сном они не забывают сделать очередной укол.

***

Мои похитители крепко спят, а поезд тормозит. В глазах мир уже начинает сужаться до микроскопических размеров. Я знаю – у меня есть примерно четыре с половиной минуты, пока я не потеряю сознание. Половину четверти из которых я уже упустила.

На нетвёрдых ногах я тороплюсь в сторону выхода из вагона и жадно вдыхаю ночной воздух.

– Напьются и выделываются, – шипит мне в след проводница.

Я ухожу от поезда настолько быстро, насколько позволяют скованные от отсутствия движений ноги и помутнённый разум.

Под ярким фонарём на пустой платформе у здания вокзала стоит огромный человек – просто гора мышц и мускулов. Настоящий богатырь. Мужчина дымит себе в бороду и стряхивает пепел на исполинские валенки. Зима, а снега нет. Мы уже на юге. Зачем ему валенки?

Я подхожу к мужчине, чувствуя, что силы покидают меня. Смотрю в его лицо, безразличные жестокие глаза.

– А ну стой! – слышу из окна поезда.

Больше нет сил и возможности тянуть.

– Меня зовут Севиндж, – хрипло говорю я мужчине.

Или мне так кажется.

Бородач непонимающе смотрит на меня, и я пробую ещё раз.

– Меня зовут Севиндж, – его глаза округляются. Слышит! – Меня похитили.

Больше я ничего не запоминаю, потому что действие наркотика, которым меня пичкали каждые два часа, снова начинается. Мне остаётся лишь надеяться, что этот огромный бородатый мужчина, который выглядит страшнее похитителей, не бросит в беде молодую девушку.

Он.

Меня словно сам чёрт дёрнул из леса, словно манил своими сладкими речами: «Тихон, езжай на станцию!»

Я затарился провизией, табаком, лекарствами по мелочи, купил водки, само собой, – скоро Новый год – и уже собирался уезжать, как электричку отменили.

Придётся ждать самую раннюю – шесть часов на вокзале!

Подошёл батумский поезд – чудаки, чего тащатся туда в декабре? Я выхожу на платформу и закуриваю.

Бездумно глотаю дым, вдруг вижу щуплого паренька, что идёт в мою сторону, странно перебирая ногами.

Смотрю в его затуманенный взгляд и понимаю – пьяный или обколотый. Сейчас спросит сигаретку и отчалит вместе с поездом. Если успеет – стоянка три минуты.

Он подходит ко мне и шевелит губами. Совсем юнец. Совсем не в себе. Злится. Закатывает глаза. Голубые, почти прозрачные, на тонкой белоснежной коже лица.

– Меня зовут Севиндж, – говорит, и я удивляюсь. Ни разу не слышал такого имени.

Но вот он продолжает, и мне не до веселья:

– Меня похитили.

Ребёнок вырубается. Сколько ему – лет шестнадцать? За ним уже бежит кавказец лет тридцати.