Анастасия Шерр - Заур. Я тебя украду

– Да. Вижу. Ну, рассказывай. Я хочу знать всё, что здесь происходит. От мелочи, вроде суммы, которую прикарманивает в конце смены администратор, до того, кто грешит дурью и кто её употребляет. Всё.

Я незаметно выдыхаю, потому что напряжение уже дошло до пика. Я до ужаса боялась, что он позвал меня для другого и этого другого отчаянно не хотелось.

– Бармен Кирилл продаёт своё вино. Дорогое толкает тем, кто может отличить от подделки, а потом в эти же бутылки наливает дерьмо из пакетов и продаёт лохам или пьяным в дрова. Анька-администратор забирает у девочек чаевые. Тех, кто не хочет делиться, увольняет, – без всякой жалости, как на духу сдаю двоих паскудников, которые не дают жизни девочкам. Это и унижение, и тычки, а иногда и пощёчины от Кирилла. Они с Анькой любят зажимать нас по одной и отбирать «чай». Кем бы мы ни были, никто не имеет права вытирать о нас ноги, если мы того не хотим и не позволяем за деньги.

Покачав головой, зацокал языком. Но как-то наигранно, не по-настоящему. Неинтересно ему это.

– А посерьёзнее есть что?

– Нуууу… вообще, да, – устраиваюсь поудобнее, закинув ногу на ногу, и тут же жалею об этом, потому что его взгляд устремляется вниз. – Есть и посерьёзнее, – чувствую себя неловко, неудобно. Словно я сейчас не в клубе, где трахаюсь за деньги, перед его хозяином, а перед бывшим ректором сижу полуголая. Неуютно. – Только вы меня защитите, если что? – Он кивает, а я продолжаю: – Директор наш… Владимир Маркович. Сука редкая. Я про все его делишки знаю. Всё вам расскажу. Вы только защитите, а то он и убить может, – и это чистая правда. Я помню случай, когда одна девушка после того, как он зверски её изнасиловал и избил, попыталась написать на него заявление. После исчезла, будто никогда её и не было. Разумеется, все знали, что ни к каким родителям в деревню она не вернулась, как было объявлено нам Анькой… Знали, потому что не было у той девочки ни деревни, ни родителей – детдомовская она…

– Даже так? А что, обижает?

Я поджала губы и слегка приподняла подол платья. На бедре ещё не сошла тёмная, отвратительная гематома. Обычно Маркович меня не трогал, но в тот вечер я как-то случайно попалась ему под руку.

– Ну что ж ты, шлюшечка, бегаешь от меня, а? Думаешь, если стучишь, я тебя не выебу? – от него несло трёхдневным перегаром и блевотиной, отчего желудок скрутило в узел. – Ой, а чё это мы кривим рожу? Не нравится, да? Ты с банкирами да бандюками ебстись привыкла, а? – больно хватает за волосы, а второй рукой за бедро, сжимая так сильно, что на глаза наворачиваются слёзы.

Его «ебстись» доводит меня до истерического смешка, а Маркович свирепеет.

– Ты что это, шалава, ржёшь, а? – замахивается, но я перехватываю его жирную ручонку за запястье и, поглаживая большим пальцем, опускаю её вниз.

– Над жёнушкой твоей лохушкой смеюсь. Это же какой овцой надо быть, чтобы такого мужика да отпускать по вечерам в клуб, где полно шлюх. Вот возьму и уведу тебя, что тогда она делать будет?

Маркович вдруг отпускает меня, поправляет волосы. Тупой алкаш.

– А чё, нравлюсь?

– Нравишься и давно уже, – вру так нагло и беспощадно, что сама почти верю. Хорошо, что у Марковича провалы в памяти и после перепоя он ничего не вспомнит.

– Да? Ну дык… А чё молчала? И ты это… Жену не трогай, а то грохну. Поняла? – добавляет уже более грозно, хотя я вижу, как ему нравится моя лесть. Была однажды свидетельницей, как его женушка унижала своего стрёмного мужика. А я, проработав столько лет здесь, уже могу переквалифицироваться в семейного психотерапевта.

– Ну прости. Не злись, – кокетливо натягиваю его галстук и тянусь к уху. – Жди меня в своём кабинете. Я сейчас носик припудрю и приду, – воркую так, что он, при всей комичности ситуации, даже мысли не допустит, что я вру.

А потом быстро вызываю такси и сваливаю домой, а Маркович в томном ожидании вырубается в кабинете.

И вот сейчас у меня появляется такая замечательная возможность сдать эту мразь с его мерзкими потрохами. И я, конечно же, это делаю.

– Это он? – Хаджиев кивает на гематому.

– Ага.

– За что?

– Да ни за что, – усмехнулась и опустошила бокал, уже немного расслабившись. – Просто так. Как он говорит, потому что может и хочет. Он всех девочек избивает и мучает. Жёсткий секс, говорит, любит. Только то, что он называет жёстким сексом, скорее, на садизм походит. Моя подруга уже две недели в больнице… Порвал ей всё. Козлина долбаная.