Кристина Тарасова - Сердца. Сказ 3

– Не послушница, право, богиня.

Бог Солнца отнимает взгляд от дешёвого пойла и врезается в красное платье, очаровываясь вместе с залом. Красота – не подарок; скорее испытание. Не наказание, как может показаться в некоторые моменты жизни.

Хозяину Монастыря известно, кому он отдаст девочку из-под крыла: кому доверит приглянувшееся самому себе. Ему известно, кто оценит неприступную красоту и все богатства мира возложит перед ней и за неё.

Однако против выступает стоклятая Богиня Плодородия. Она зачастила под старость лет игры с молодыми, а потому разбрасывалась остатками общих с её бывшем мужем (Богом Воды) накоплений.

Бог Солнца в очередной раз поднимает усталый взгляд, называет сумму, превалирующую в разы ранее озвученных, что в сию секунду велит замолчать остальным присутствующим, и, на том решив, покидает зал. Алое платье отныне принадлежит ему. Все мы покидаем душные стены Монастыря и все мы задымляем улицу. Полчище сигар и самокруток вдавливают в и без того копчённый воздух ароматы дурмана. Хозяин Монастыря продвигается меж гостей и каждого из них благодарит за посещение и просит возвращаться. А, дойдя до меня, приветливо сдавливает кулаки и, зацепившись взглядом, пускается в тёплые речи. Он повествует, как ему приятна та самая девушка с нефтяных земель, как она притягательна и как хорошо послужит Монастырю.

– В этом ты прав, – заключаю я и довольно киваю головой.

Она послужит Монастырю, но отличительно от иных послушниц. Это я утаиваю.

И Хозяин Монастыря ещё раз благодарит за наводку на чудесный, утаенный под толщей провинции и легкомысленности окружающих, дар. А я благодарю Хозяина Монастыря в ответ: за то, что он прислушался к моему мнению – то было значимо.

Но ещё раньше я одарил этим самым мнением семью Луны, наведавшись к ней и предложив отправить способную сразить своей красотой и своим умом дочь. Никто не спорил, о какой из девочек шла речь, и потому мы поспешно составили письмо для приглашения конвоя Отца. Я сам оберегал Луну от безрассудств, когда за ней приглядывали соседствующие глупцы.

И вот главным её безрассудством и в этот же миг смыслом жизни стал Монастырь и Хозяин Монастыря.

Я взираю на убийц.

Луна осуждающе смотрит на женщину, раскинувшуюся по кушетке, а затем на мужчину подле. Но осуждает она не поступок-проступок, а приведшее к тому.

Я ставлю для себя пометку о втором обречённом под женскими руками; Хозяин же в пометке не нуждается; все те разы я наблюдал и, едва не сбившись со счёту, вкушал. О некоторых из них, кажется, должна была напеть та сама Сибирия той самой Луне, а тот самый Хозяин Монастыря – оправдаться перед последней и поведать свою истину.

Когда он погнал на несчастную гончих – я раззадорил их сырым мясом подле собачьих будок, когда он придушил крикливую – я невидимо восседал в кресле напротив, когда он изуродовал неверную – я пододвинул садовые щипцы.

Всё шло своим чередом. До сего момента.

Я просыпаюсь. Так мне кажется. Переворачиваюсь с бока на спину и взглядом желаю столкнуться с нависающим балдахином. То не случается. И подо мной не дубовая кровать, вырезанная из цельного дерева, и лунный свет от окна бьёт не с той стороны, и ткань у постельного белья не ласкает кожу, а саднит по ней.

Я не просыпаюсь?

Вздрагиваю: вижу чёрные картины, вижу ветвь инжира, вижу стены Монастыря. Всё случилось взаправду и Гелиоса рядом нет. Нет и больше не будет. Начинаю всхлипывать и зарываюсь в подушки. Это первая ночь с момента его утраты, когда я смогла заснуть, а не потерять сознание от недостатка сил или избытка выедающих чувств.

Его в самом деле нет. Его нет.

На протяжный вой прибегает виновник разрухи. Нависает и прихватывает за плечи, беспокоится, боится. Я говорю, что никогда не прощу совершённое им и давлюсь бьющей по щекам солью. Он говорит, что не ожидает от меня прощения: слишком высока плата. И садится подле, и, обнимая, успокаивает.

– Это сон, – умоляю я. – Прошу, хочу проснуться. Я хочу проснуться.

– Тише, Луна, – бросает Хозяин Монастыря и заплетает руки в своих.

– Это сон.

– Ты не спишь.

– Ненавижу тебя! – вскрикиваю и гоню прочь, но цепкие щупальца прижимают крепче былого. – Я хочу проснуться, Ян, хочу проснуться, всё это – глупый сон, ошибка. Я хочу к нему…

Рыдаю вновь и с тем засыпаю.

– Верни его.

Он наводит оружие на виновного и, не мешкая, жмёт на спусковой крючок. Наблюдаю, как вмиг потяжелевшее тело валится к ногам.